Заблуждение велосипеда

– Ну, в крайнем случае, нет! – я разозлился на Ксантиппу. – Зато есть матушка Россия, совок этот твой, Земля Октября, где всегда будут голодать пенсионеры, гибнуть в мирное время солдаты, а прогрессивная интеллигенция будет вечно ссать, выслуживаться перед властью и стучать друг на друга. И ничего никогда не изменится. Думаешь, ты страну любишь? Ты свою дачу любишь. Елку с березкой и сыроежки под яблонями.

Тут кто-то вошел и сказал, что кто-то пришел, и я вышел и как-то забыл Ксантиппу в холодной комнате, а когда вернулся, ее уже не было, я заглядывал в комнаты, в огромную ванную-сортир с толчком на возвышении, выходил на лестницу…

Набрал ей домой. Ее не было.

Мама Ксантиппы красивым голосом учительницы английского из бывших артисток выразила восхищение моим отъездом и посетовала, что Ксения ничего не понимает и не хочет никуда уезжать. Чего ждет, на что надеется Ксения? Непонятно…

– Ну что же, Костя, я искренне желаю вам счастья и удачи во всем. Уж там-то вы сумеете простроить себе достойную жизнь. Я целиком и полностью на вашей стороне, Костя. Всего вам самого доброго. Счастливого пути.

Захотелось никуда не ехать…»

А я вышла из коммуналки и решила пройтись, ходила по городу и все никак не могла представить себе, что Число больше никогда в жизни не увидит вот этого поворота Яузы и белой стены монастыря на откосе.

Следующий день был пасмурный, теплый, апрельский. В светлом вечернем небе иголка-самолет тянул за собой белую нитку-след, прошил оконный переплет, и дальше, дальше, выше…

День был без Числа…

А бусы ему подарить я тогда забыла.

Они до сих пор так и висят у меня на Каретном, на бюсте Карла Маркса, вместе с бэйджиками фестивалей и дырявыми камушками.

Что Число делал в Америке?

Бороться за свободу печатного слова там было проблематично, и Число здорово загрустил.

Продавал книжки и кассеты в русском магазине. Работал официантом в «Старбаксе». Разносчиком пиццы. Купал старичков в доме престарелых. Выгуливал собак. Испытателем презервативов работал. Смехом за кадром тоже.

Родился мальчик, назвали редким, но вполне международным именем Нил.

Сообщили Зое Константиновне. Имя ей не понравилось.

– Нет такого имени. Это река в Африке.

– Есть такое имя. Или ты, мама, Горького не читала?

С Зиной договорились дома разговаривать по-русски, из-за Нила, чтобы он тоже выучился, потому что по-английски так и так научится, на улице, в школе. Договорились читать мальчику русские книжки.

Вечер.

Свежевымытый крошка Нил в кроватке. Папа открывает большую, старую толстую книгу русских народных сказок с иллюстрациями Билибина.

– Папа, а это кто?

– Баба-Яга. Такая старушка, она жарит в печке добрых молодцев и детей. Вот на эту лопату кладет и в печку… Но ты не бойся, скоро придет храбрый богатырь и ее победит.

– Как?

– На одну ее ногу наступит вот так вот, а за другую потянет. И разорвет Бабу-Ягу пополам. И она уже больше никогда-никогда не будет жарить детей в печке.

Ночь.

Мальчик кричит во сне, просыпается и продолжает кричать. Поднимается температура, выступает сыпь. Доктор констатирует нервную реакцию организма на сильные негативные впечатления.

Зина напряженно смотрит на Костика.

Все казалось, что вот-вот период акклиматизации кончится и наступит настоящая жизнь.

Засияет всеми красками.

Зато в Америке было гораздо проще со шмалью, дурью, зельем или как там еще оно называется…

Зина с мальчиком постепенно переехали на другую квартиру. Еще через некоторое время Зина вызвала Число погулять в скверик и сказала:

– Ты извини, но лучше, если Нил будет считать отцом АрДжей.

АрДжей – это Роберт Джон, биолог, давнишний ухажер Зины, дебиловатый малый, пышущий здоровьем и симпатией к Советскому Союзу.

– Да, наверное, будет лучше. Будет лучше. Лучше…

– Спасибо, Костя. Я надеялась на твое понимание, но опасалась…

– Не надо опасаться, Зина.

Когда со шмалью стало совсем уж вольготно и Число первый раз попал в больницу, честно сдался сам, Зина навещала его, вместе с двенадцатилетним Нилом, и он все не понимал, что это за тощий бритый дед, почему он так смотрит и все норовит прикоснуться, погладить по голове, и зачем мам купила самых дорогих, но самых кислых и твердых яблок в магазине «Органикс», испекла их, посыпала сверху сахарной пудрой и уговаривает деда их съесть…

– Мам, кто это был?

– Мой знакомый из Москвы. Он теперь здесь живет. У него временные трудности, и мы должны его поддержать.

– Значит, тот язык, на котором вы говорили, – русский?

– Русский.

– Как по-русски – русский?

– Русский.

– Рррррр! Ууууу! Сссски… Ужасный язык!

И всю дорогу из госпиталя домой Нил скачет и повторяет на разные лады слово «русский».

Нил вырастает и поступает в университет в кукурузном штате и, вернувшись весной к маме, заводит разговор о поездке в Россию. Все уже были, и Кэрри, и Ковальски, и Маккракен, и Шварцман, только он не был. Говорят, круто. Ездили на лето работать носителями языка в семьи с детьми. У Ковальски там теперь герлфренд и друзей навалом, они дадут хорошие наводки.