Заблуждение велосипеда

Пойдемте, Надя, в бывший лес. Туда уже не пройти, поэтому пойдемте в лес нынешний, который теперь наш, окраина леса, задворки, помойка, то, что мы и лесом-то раньше не считали, мшистый сумрак ельника, где старые корни подставляют подножки. Помойка стала лесом, нашим единственным лесом. Пойдемте же в лес, Надя…

Человек в лесу убивает Надежду. Так надо. Убить Надежду самому, чтобы ее не было, не дожидаясь, пока другие приложат руки к ее уничтожению. Без Надежды жить лучше, поверьте. А то потом очень жалко, когда она умирает. От обмана. Обманутая Надежда. И человек убивает Надежду в темном, полумертвом, помоечном лесу и очень ее жалеет. А она смотрит на убийцу доверчиво и хлопает глазами, глупая, нелепая, робкая и живучая, сволочь… Настоящая Надежда.

И после этого случая в лесу никто сюда не полезет. Ну как это, какие дачи тут, в мрачных елках, где случилось такое… Такое… Маньяки!

Чудак-маньяк, охотник за надеждами.

Ритуальный убийца.

А с чего это он? Почему вдруг? Как дошел до такой жизни? Расскажите нам его жизненный путь, с самого детства, ну-ка…

Да какая вам разница? Важен результат, а не процесс.

«Сказала мать – бывает все, сынок».

В общем, всякое там «то да се»…

Вот, батюшка. Извините. Не расстраивайтесь. Это мои личные сложности, издержки богатой фантазии.

Жить, ни на что не надеясь, отучить себя надеяться – стремление…

Так лучше.

А то иногда тяжеловато.

Нет, ну хороший же план, а? Ну кто, скажите, какой дурак полезет сюда строить дачи? Какие, на фиг, дачи в этом лесу, омраченном серийными убийствами?

И лес останется нам, хвойный спуск вниз, заячья капуста и всех сортов поганки, впереди брезжит поляна, до лесной речки рукой подать, а слева – заболоченная низина, черные стволы, всегда сырая тропа…

Под старой елкой, где много хвои и ландыши, тоже хорошо похоронить Дашеньку.

Или не Дашеньку?

Копаем ямку.

Никто не мешает.

Вынимаем…

Едва слышно журчит ручей, пищит комар, где-то пилят электропилой, где-то музыка, всюду люди живут свои жизни, какой длинный, какой долгий день – с утра просыпаешься от счастья, что приедет мама, а вечером ищешь в вытоптанном лесу подходящее для захоронения незнакомого черепа место и думаешь – надо бы принять что-нибудь от сердца…

Какой долгий день, полный генеральных прогонов, отпеваний и крестин, комсомольских собраний, поездов дальнего следования, перелетов через океан и обратно, грибных дождей и первых снегов, ночных телефонных звонков, пустых и колышащихся полей, прокуренных репетиций, поездок к морю, ежиков, монахов и космонавтов, черных букв на белых листочках, завязок, развязок и кульминаций…

Закопали и прикрыли мхом, батюшка помолился. Отряхиваются. Озираются по сторонам.

Похоронили. Дело сделано.

Собирайся, пальто, едем к морю.

Теперь, гипотетически, несчастному Костику должно резко похорошеть.

– А может, он все это выдумал? – говорит вдруг задумчиво батюшка. – И Приборкера, и Дашеньку… А череп из кабинета биологии унес?

– Да запросто! – радостно соглашается Сирота. – А Зоя Константиновна подыгрывает. И они с ней уже давным-давно помирились, созвонились, списались, и она ждет его со дня на день. Вот представляете, мы сейчас приходим, а они там сидят вдвоем, чай пьют?

Два толстых человека смеются в сумеречном еловом лесу. Смотрят друг на друга. Перестают смеяться.

Сирота смотрит на батюшку и впервые замечает, какой он усталый и старый. Он безнадежно, непоправимо устал, грустное старое лицо, и глаза болят под линзами, а все – и семья, и друзья, и паства – привыкли питаться от его мужества, смирения и учености. Невдомек никому, что он слабый и беззащитный человек.

Батюшка Федор устал разгребать ваши мрачные проблемы, оставьте его одного хоть ненадолго.

Мальчик устал решать задачки, отпустите его, отвезите к морю, дайте ему увидеть настоящий цвет морской волны.

«Так вот это кто!» – усмехается Сирота.

Цвет морской волны, слово «направо» по-сербски, привязанная лодочка, пластинка «расширяющая», ужасные зубы, шестидесятые годы рождения, место рождения СССР.

Так вот это кто…

– Надо вымыть руки, – говорит Сирота. – Тут родник близко.

Кудрявый парень в шортах шагает мимо, смотрит на батюшку и Сироту.

И почему-то спрашивает у двоих, растерянно стоящих под елкой:

– Can I help you?

Сироту переклинивает.

– Отвали, басурман, – злостно хамит она, поскольку хамить человеку на языке, которого он не понимает, это уже просто мегахамство. – Себе самому помоги, дубина. Это мой лес, понял? Здесь каждый лопух, каждая шишка меня в лицо знают. Здесь все мое. Это вы понаехали, ни ухом ни рылом, быдло безлюдное, хозяева жизни…

– Sorry, – улыбается парень и уходит.

Достает из кармана сухой, полый стебелек от сныти, вставляет сигаретку… Теперь он уже повернулся спиной, и видно на его майке полинявший логотип университета далекого «кукурузного» городка, название бейсбольной команды и имя…

– Нил?! – читает вслух Сирота.

Смеркается в лесу, только на самых верхушках елей солнце. На земле уже темнеет, а небо все остается светлым. И видно сквозь еловые стволы, что на поляне у реки тоже еще совсем, совсем светло, как будто там тоже – небо.