Заблуждение велосипеда

— Леонид Николаевич, вот вы Достоевского сильно уважаете, — заводит как-то на мастерстве Наташа. — Про слезинку ребенка, наверное, читали. А у нас в Сибири дети в интернатах впроголодь живут, там маргарин по карточкам. Это как же? Ведь уж скоро семьдесят лет советской власти.

В ответ пространная демагогия и заключение:

— Я, товарищи, все равно верю в победу коммунизма, как верят христиане во второе пришествие Христа.

От кого-то мы случайно прознали, проведали, как-то это просочилось, что наш несгибаемый Леонид Николаевич смолоду дружил с Тарковским, поддерживал его, когда был на посту главного редактора «Мосфильма», и даже писал вместе с ним экранизацию романа «Идиот».

— Леонид Николаевич, — попросил однажды казах Алишер Сулейменов, умевший быть простодушным «обаяхой». — А расскажите про Тарковского…

Мастер насупился.

— Тарковский, товарищи, предал Родину. Мне бы не хотелось говорить о таком человеке…

Вторым мастером была Наталья Анатольевна Фокина, умная, доброжелательная, интеллигентнейшая женщина, супруга Льва Александровича Кулиджанова, прекрасного режиссера времен «оттепели». Все они были родом из Тбилиси, знали друг друга едва ли не с детства. Но теперь, будучи нашими педагогами, они не могли найти общего языка, между ними существовали некие разногласия, причины которых мы не знали. Откуда-то с третьей стороны, через старших общих знакомых выяснилось, что Фокина и Нехорошев не разговаривают между собой, что называется, «по жизни», не здороваются, но по вторникам и пятницам входят в нашу триста четвертую аудиторию, «здравствуйте, товарищи», и начинают нас учить.

Чем с нами занимались? На кого учили? Непонятно.

В мастерской Черныха растили крепких мастеровых. Кира Константиновна Парамонова лелеяла гениев. У Александра Александрова все писали кто во что горазд, и педагоги старались просто не мешать молодым авторам сформироваться.

С нами же в основном занимались бесплодными поисками «положительного героя». Но где его взять, если в фильмах можно было демонстрировать только «борьбу хорошего с еще лучшим»? Мастер всегда спорил с нами не по творческим, а по идеологическим вопросам. В моих работах всегда вымарывались любые, хоть в две строчки, лирические отступления и метафоры, остроумные фразы и даже ремарки. Да, пожалуй, наклонности прозаика за пять-то лет из меня повыдергали начисто. К тому же количество поправок, делаемых мастером на полях моих работ крошечным огрызком простого карандашика, начисто парализовало меня, повергало в ужас. Мне проще было новый сценарий написать. Что я и делала. Наталья Анатольевна смотрела на меня с опаской: неужто опять новый текст принесла?

Прозу «удалили», но способствовали развитию «писучести» и умению работать быстро.

В первую сессию я, единственная из женской части нашей мастерской, получила «отлично» по специальности, и остальные тут же меня «залюбили» не на шутку. К сожалению, единства, товарищества у нас в мастерской не было. Здоровым соперничеством наши взаимоотношения тоже не назовешь.

Несгибаемое притворство мастера, отсутствие взаимопонимания между педагогами и внутри студентов, жесткая идеологическая муштра — все это было каким-то тленом, вредоносной обстановкой. Наверное, поэтому наши студенты и педагоги безбожно пили, порознь, разумеется, но это было проблемой.

Анатолия Яковлевича Степанова мы любили за естественность общения с нами. Разбирая последний фильм кого-то из советских классиков, совершенно изолгавшихся и впавших в маразм, он сказал честно, не ломаясь:

— Дерррьмо, ребяты…

Бедный Анатолий Яковлевич так запил однажды во время сессии, что мы не могли сдать экзамен, он просто был не в состоянии добраться до института, чтобы экзамен этот у нас принять. Другой, тоже милейший человек, являлся в аудиторию в таком виде, что смотреть было жалко.

Зато уроков не задают и алгебры с физикой нету…

А еще забавно сидеть за теми же, где много дерева, широкими партами, за которыми обучались и классики — Орденоносный не переоборудовали с довоенных времен. Хорошо смотреть по два-три фильма в день. Хорошо плавать в бассейне «Олимпийский», особенно приятна эта победа над собой — встать в семь, чтобы в полдевятого уже бороздить волны — и после бассейна, когда обычно «окно», пустая пара, пить чай в институтском буфете и болтать с кем-нибудь хорошим и интересным…

И конечно, очень здорово, что со второго семестра уже дают творческий день — выходной, как бы для чтения и писания или собирания материалов. Лишний, кроме воскресенья, свободный день!

Конечно же, еще с вечера по прямой — «Ботанический сад» — «Калужская». Проведать Округу, речку и лес.

Выхожу на дорогу. Мимо проезжает дядя Зяма Гердт, делает мне рукой наше с ним условное «зям-зям-зям».

Младший сын Журавских, белокурый ангел Данила, ходит по соседям:

— Извините, пожалуйста, но дело в том, что дома абсолютно нечего есть, дайте нам хоть что-нибудь…

Мишу недавно сильно избили и отобрали машину — говорят, кому-то сильно задолжал. Про наркодиллеров тогда никто знать не знал, кроме узкого круга «специалистов»…