Заблуждения сердца и ума

— Ваше предсказание не пугает меня, — сказала она, рассмеявшись: — я очень упряма; и если от твердости во мнениях зависит все счастье моей жизни, ничто не сможет меня поколебать.

— У меня тоже есть все основания страшиться неверности, — сказал я, — но я не так тверд, как вы; и если бы даже я был во сто крат тверже, все равно — одного вашего взгляда было бы достаточно, чтобы я забыл все свои предубеждения.

Увлеченный своей любовью, я уже готов был до конца открыться мадемуазель де Тевиль, но в эту минуту госпожа де Люрсе, закончив чтение какого-то письма, показанного ей госпожой де Тевиль, подошла к нам. Я уже не мог сказать Гортензии, как я ее люблю, но по крайней мере был доволен тем, что она угадала мои чувства и не выразила неудовольствия. Оба мы были взволнованы, и хотя она ничем меня не обнадежила, но я все же не замечал былого отвращения ко мне.

— Мне показалось, — сказала госпожа де Люрсе, — что вы спорили?

— Не совсем так, — ответила Гортензия, улыбаясь, — но мы действительно разошлись во мнениях.

— По вашей вине! — сказал я. — Ведь я предлагал отличное разрешение нашего спора.

— О чем же вы спорили? — спросила госпожа де Люрсе.

— Все о пустяках, сударыня; — сказала она, — господин де Мелькур хотел внушить мне мысль, с которой я никогда не соглашусь.

— Если он хочет внушить вам одну из своих мыслей, вы правы, что не соглашаетесь, — сказала госпожа де Люрсе довольно ядовито. — У него весьма своеобразные взгляды; ни у кого другого таких не бывает, и именно поэтому он их высказывает с особенным удовольствием.

— Пусть я упрям, сударыня, — ответил я, — но в этом споре я уступил кузине; она вам сама скажет, как охотно я сдался.

— Вот в этом я не совсем уверена, — заметила Гортензия.

— И правильно, — подхватила госпожа де Люрсе, — он только с виду простодушен, а на самом деле большой притворщик.

Я сразу понял, что госпожа де Люрсе воспользовалась случаем продолжить нашу ссору; но хотя мне было неприятно, что в присутствии Гортензии меня обвиняют в притворстве, я предпочел промолчать и лишить маркизу удовольствия вынудить меня к объяснениям; кроме того, я не сомневался, что если Гортензия привыкнет беседовать со мной, то сама убедится в моей искренности. Мое молчание рассердило госпожу де Люрсе. Она бросила на меня гневный взгляд, но мне было теперь все равно, что она обо мне думает. Я был весь во власти новой любви и думал лишь о том, как добиться успеха. Я так же быстро убедил себя в расположении Гортензии, как прежде в ее неприязни, и был готов поверить, что она меня полюбит. Да что! Я уже почти не сомневался, что она любит. Отдавшись сладким мечтам, коими я питал свою любовь, я уже забыл и о ее нерасположении, которое так недавно считал непреодолимым, и о сопернике, из-за которого еще вчера так жестоко страдал. Едва я успел перемолвиться с ней несколькими словами, как мне уже показалось, что она разделяет мои чувства. Я смотрел на нее, и она не избегала моего взгляда. Уныние, проистекавшее, как я думал, от разлуки с любимым, я приписывал теперь томной меланхолии, присущей нежному сердцу, — ведь такая же меланхолия переполняла и мое сердце с тех пор, как оно встретило возлюбленную.

Эти счастливые мечты убаюкивали меня недолго. Доложили о приходе Жермейля. Увидя его, я задрожал; на его лице отразилось удивление, когда он заметил меня, и это еще усугубило мою ревность. Он держал себя вполне непринужденно; чрезвычайная приветливость госпожи де Тевиль, радостная улыбка Гортензии — все подтверждало мои подозрения, все терзало мне душу. «Боже! — в ярости твердил я себе, — и я мог вообразить, что буду любим! Я позволил себе забыть, что один Жермейль ей нравится! Я же знал, что они любят друг друга... Как можно было не подумать об этом!»