Забой номер семь

Встав с дивана, он еще раз рыгнул.

Глава вторая

Старые тополя, обрамлявшие пустынную дорогу в Кифисию, купались в лучах закатного солнца. Алекос шел быстрым шагом, рассеянно глядя на отцветший жасмин, скрывавший ограды, на гигантские сосны в парках, на опущенные жалюзи в домах, которые казались необитаемыми. Красивые виды, тишина, воздух, напоенный ароматом сосен, к которому примешивался тяжелый, удушливый запах гнили, богатые люди, беззаботные и счастливые (он чувствовал их присутствие, хоть и не видел их), волшебство заката – все это умиротворяло Алекоса.

Поравнявшись с виллой Фармакиса, он перепрыгнул через узкую канавку, тянувшуюся по обочине дороги, и подошел к ограде. Несколько минут его взгляд блуждал до деревьям с засохшими листьями, по партеру, по мрачному фасаду дома с опущенными жалюзи. Его охватило то странное волнение, какое чувствует взрослый человек, очутившись в местах, напоминающих ему детство. И сегодня опять, как и тогда, когда впервые после ссылки он появился на вилле, усадьба показалась ему не такой огромной, как он представлял. Даже старая сосна у веранды словно стала ниже.

Несколько раз в год мать приводила его к крестной. Она будила его на заре, мыла, наряжала в красивый костюмчик, специально для этого случая выстиранный и отглаженный. Когда она причесывала Алекоса, доставив его между своих колен, то наставляла его, нахмурив брови: «Смотри, будь умницей, не кидайся камнями. Поцелуй руку У госпожи Эмилии. Когда с тобой заговорит, не молчи как немой, не чешись и не нагибай голову, словно козел…» Целый день мальчик играл в усадьбе. А вечером, зачарованный чудесами этого сказочного мира, возвращался в бедный домик рабочего поселка.

В дальнем углу около забора, под большим гранатовым деревом, у него и Элли был устроен тайник. Дочь Фармакиса, тоненькая, гибкая девочка, которая была на два года моложе Алекоса, взбиралась за ним на деревья, бегала так же быстро, как он, и подбивала его на всякие «героические подвиги», порой плохо кончавшиеся. Однажды Алекос чуть не утонул, спускаясь по трубе в колодец. На веранде мадам Ортанс занималась со старшим сыном Фармакиса.

– R'ep'etez le, Georges,[21] – раздавался голос сухопарой француженки.

А он повторял, как попутай:

– Nous avons, vous avez, ils ont.[22]

В то время в высшем обществе французский язык еще не был вытеснен английским. Долговязого нескладного Георгоса одевали в матроску и бдительно следили, чтобы он не выпачкался. Если отец видел, что он кувыркается на земле с младшим братишкой, то раздраженно говорил? «Георгос, неужели тебе не стыдно играть с малышом?» Родители часто заблуждаются, прежде времени считая своих детей взрослыми. В доме постоянно раздавался крик:

– Нельзя, Георгос, как тебе не стыдно!

И мальчик смотрел е. презрением, а может быть, даже с завистью на маленького. Никоса, возившегося у нор няни. А если Никос случайно притрагивался к книгам старшего брата, тот набрасывался на него, вопя:

– Уберите сопляка, а то всыплю ему.

Иногда с первого этажа в сад долетали тихие звуки рояля. Элли брала Алекоса за руку, и они пробирались в гостиную. Госпожа Эмилия, прикрыв глаза, молча поворачивала к ним голову. Она часами сидела, за роялем, играя старинные вальсы и романсы. Волосы ее были уложены в большой пучок, заколотый длинными костяными шпильками. Изредка, прерывая игру, она подзывала к себе Алекоса и трепала его по подбородку. У нее были всегда такие холодные руки, что мальчик вздрагивал.

Когда Алекосу исполнилось четырнадцать лет, весь этот сказочный мир детства внезапно разлетелся в пух и прах. В день святого Димитриса мать испекла сладкий пирог и послала его поздравить Фармакиса с именинами; сама она страдала ревматизмом, и ей трудно было идти на виллу. Тогда Алекос впервые надел костюм с длинными брюками (заштопанный костюм Георгоса из яркой шотландки). На его впалых щеках появились первые прыщи – признак переходного возраста. Изменился не только его внешний облик, но и поведение – он стал более робким и сдержанным. За один год мальчик вдруг превратился в подростка.

Когда он утром пришел на виллу, семья была в столовой. Развалившись в кресле, Фармакис читал газету, верней, лишь держал ее в руках, в сотый раз обдумывая подробно один из своих планов, – он собирался открыть новую шахту, не рассчитывая на большую добычу угля, а лишь для того, чтобы повысить стоимость акций своей компании на бирже. Госпожа Эмилия, как всегда, изнемогала от мигрени. Она то и дело наклоняла голову, нюхала надушенный носовой платочек и глубоко вздыхала, упорно глядя на своего супруга, словно желая заставить его посочувствовать ее мукам. Но тот не отрывал глаз от газеты. Никоса и Элли не было дома.

Когда госпожа Эмилия отчаялась вытянуть хоть слово из своего мужа, она вздохнула еще глубже и безнадежнее и обернулась к старшему сыну, который объяснял ей теорию магнетизма (от скуки она только что задала ему вопрос, почему магнит притягивает булавки).