Забой номер семь

– …и другой полюс, мама, который называется отрицательным, – продолжал Георгос, словно отвечая заученный урок.

– Какой полюс, mon ch'eri?[23] – переспросила сонным голосом госпожа Эмилия.

– Я объясню тебе все сначала, мама, – сказал он, судорожно подергивая длинной шеей.

– Ne faites pas ca Georges![24] – закричала госпожа Эмилия, которую всегда пугал нервный тик сына.

– Магнетизм был открыт…

– Почему бы и тебе не послушать, Димитрис? Мальчик рассказывает нам о серьезных вещах… – обратилась к мужу госпожа Эмилия.

Фармакис издал невнятное «гм» и перевернул страницу газеты.

– А-а-ах! – послышался вздох. – Послушай, почему бы и тебе немного не просветиться? – прибавила она.

Фармакис, как и все необразованные люди, веривший в дедовский предрассудок, что учение «притупляет мозги», с презрением посмотрел па жену.

– Знания все равно не сделают из него человека, – углубленный в свои мысли, отрезал он. – Я в его возрасте торговал свечами на ярмарках.

– Пожалуйста, Димитрис, не надо сегодня про свечи. У меня страшная мигрень! – Она повернулась к сыну.

– А магниты, мама, применяют…

– А-а-ах! – снова прервал его страдальческий вздох.

– …при изготовлении компасов и электромагнитных механизмов, – продолжал Георгос, стараясь унять нервное подергивание.

В дверях появился Алекос. В прошлые годы тетка Пагона тотчас уводила его в кухню и подвигала ему большую тарелку, полную сладостей. Толстая, расплывшаяся женщина садилась против него и, улыбаясь, смотрела, как он с жадностью набрасывался на угощенье. Как только малыш опустошал тарелку, она вела его за руку к хозяину. Фармакис доставал из жилетного кармана монету в пять, драхм и протягивал мальчику. Но на этот раз Алекоса впустила в дом новая служанка. Она взяла у него блюдо с пирогом и провела его в столовую, где собралась семья. При виде его госпожа Эмилия обрадовалась так, как потерпевший кораблекрушение, который заметил на горизонте сушу.

– Георгос, ты расскажешь мне об этом в другой раз, – сказала она сыну и встала, чтобы приласкать гостя. – Добро пожаловать, мое золотко.

Алекос робко поздоровался, смущенный таким сердечным приемом, и присел на самый краешек стула. Госпожа Эмилия, театрально закрыв глаза, поднесла к носу надушенный платок.

– А-а-ах! Эти мигрени! Я давно не видела твою маму, мой мальчик. Как ее больные руки?

– Но это не Петрос, мама! – вырвалось у Георгоса.

– Разве не Петрос? Ну хорошо, хорошо. Mais qui est done?[25] – смущенно проговорила госпожа Эмилия, которой лицо мальчика и особенно костюм из яркой шотландки показались знакомыми, – Разве ты не сын господина Явасоглу, что живет напротив, в красном особняке? – поспешно спросила она.

Алекос покраснел. Только теперь он понял, что крестная приняла его за богатого мальчика из соседней усадьбы. Так вот почему она встретила его сегодня с поразившей его сердечностью! Госпожа Эмилия относилась с трогательной нежностью к друзьям своих детей. Она собралась прощебетать еще что-то, но разговор прервался. Фармакис опустил газету и окинул мальчика равнодушным взглядом.

«Сейчас они вспомнят, кто я такой, и начнут смеяться», – подумал Алекос, краснея еще больше.

– Неужели ты не узнаешь его, мама? Это же твой крестник! – воскликнул Георгос, стараясь не подергивать шеей.

– Ах! Боже мой! Ты прав, Georges, это он! Как ты вырос, мой мальчик! – И лицо госпожи Эмилии приняло то покровительственное выражение, какое появляется у дамы из высшего общества, когда она встречает свою бывшую служанку, получившую от нее в подарок на свадьбу старые платья. Она снисходительно улыбнулась. Алекосу, встала и взяла его за руку.

– Тебя пришел поздравить сын твоего десятника Ставроса. Ты слышишь, Димитрис?

Фармакис, углубленный в чтение, рассеянно достал из жилетки кармана монету в пять драхм и протянул ее в пустое пространство, пробормотав:

· – Не мешайте мне.

– Возьми деньги! – сказала госпожа Эмилия, – А теперь ступай на кухню и скажи Пагоне, чтобы она угостила тебя чем-нибудь сладеньким. Хорошо? – И, проводив мальчика до двери, она снова села, вздыхая.