Забой номер семь

– Я не знаю, что произошло, но сохраняй хладнокровие, оно у тебя есть, – проговорил он, покачав головой. – Раздражение, упрямство, вспышки гнева – все это признаки слабого характера. А слабый человек в конце концов мирится с обидами. Смотри, как бы этого с тобой не случилось. – Он повернулся к столику, где стояла спиртовка. – Видишь ли, у моего брата своп взгляды. Его ни в чем не переубедишь, впрочем, ему наплевать, что творится в душе у другого. Всегда было наплевать. Поэтому сначала обдумай хорошенько свое решение.

– По-твоему, я слабый человек? – спросил дрожащим голосом Алекос.

– Таковы многие люди. По существу ты похож на меня. С первого дня, как я с тобой познакомился, ты мне очень понравился… У стариков богатый опыт, и надо их слушать! Возможно, твое сердце обливается кровью, ты злишься и думаешь: «Довольно! Не могу больше терпеть эти унижения!» Я не говорю о больших унижениях, убивающих наповал. Я говорю о мелких, которые терпишь и не теряешь аппетита, перевариваешь обед, спишь и доволен собой. Вижу, тебя поразили мои слова. – Он не переставал помешивать воду в кофейнике. – Я кое-что понимаю в жизни. Правда, кончил только начальную школу, но моя покойная жена владела двумя языками. Когда наш сын Лабис учился, она помогала ему готовить уроки. А я в уме решал его задачки по арифметике. Ты любишь кофе с пеной?

– Мне все равно.

Он налил Алекосу кофе в грязный стакан, а себе в треснутую чашечку.

– Мы давно уже поссорились с Димитрисом, – продолжал он. – Как говорится, не сошлись характерами. Но когда он узнал, что я разорился, то послал мне двести драхм, Я тут же побежал в его контору и бросил их ему в лицо. Он не рассердился и не удивился. Через месяц я получил деньги опять, и повторилось то же самое. Но он знал, что в конце концов я от денег не откажусь. Видишь ли, нужда влечет за собой и разные унижения. Задолжал я бакалейщику, зеленщику, молочнику, понимаешь? Покойная жена моя все очень близко к сердцу принимала. Когда бакалейщик сказал ей однажды: «Хватит, госпожа, расплатись-ка сначала с долгом», – она сразу захворала. Я рассвирепел, решил бежать к лавочнику и швырнуть деньги ему в лицо. Вот я и оставил двести драхм, которые прислал мне брат. Иными словами, человек идет на одно унижение, чтобы спастись от другого. Не смешно ли? Тогда еще, можно сказать, положение было сносным. Потом стало труднее. Я не только оставлял каждый месяц деньги, но даже написал в письме, что прощаю его. Простить брата, разорившего тебя, нелегкое дело. В особенности когда ты принял его к себе в дом, кормил, поил. А затем наступает день, когда ты нуждаешься в его помощи и он может спасти тебя, но покидает в беде. Простить его – значит совершить поступок, угодный богу. Но я простил его не для того, чтобы показать свое великодушие. Я показал только, как низко я пал. Я простил его, чтобы получать от него побольше денег. Он понял это и с тех пор стал присылать мне на сто драхм больше. Всего на сотню. Мне пришлось попросить его прибавить еще.

– О нет, в такой переплет я никогда не попал бы. Лучше умереть! – воскликнул горячо Алекос.

Старик с печальной улыбкой посмотрел на него.

– Не спеши осуждать других, сын мой, ибо нет конца лестнице, по которой все ниже и ниже спускается человек.

– Пет, не могу представить себе большего падения!

– Но моя история довольно обычная. Сколько примеров вокруг! Ах, ты еще не знаешь, какая подлая душонка у жалкого человека… Достаточно сахара?… Ты не представляешь, как быстро я уговорил себя, что он обязан помогать мне. Ну, думал я, пусть мне не везет, пусть я обанкротился, живу в нужде, но по крайней мере я сохранил чувство собственного достоинства. Да, так в то время я считал! Был у меня, видишь ли, сын, и его надо было растить, я оправдывал себя этим. В конце концов, ради своего ребенка жертвуешь всем. Из семи миллионов человек, что живут в нашей несчастной стране, все мы, за исключением нескольких тысяч, терпим маленькие унижения ради наших детей. Вот все мы и лжем, обманываем сами себя. – Его внезапно охватила дрожь, и он поставил чашечку на стол, чтобы не пролить кофе. – Мы рассуждаем так, потому что не желаем задуматься над тем, что кто-то умер пли умирает ради чего-то иного. Да, я уверен, такие люди вызывают недоумение у Димитриса, сбивают его с толку. Моего сына Лабиса расстреляли за то, что он, говорят, был коммунистом.

Старик вытащил из кармана пальто дырявый платок и вытер глаза. Но тут же поспешно спрятал его и, взяв себя в руки, продолжал уже более спокойно: