Забойная история, или Шахтерская Глубокая

Мы шатаемся возле села,
воздух зол от собачьей брехни,
наша мама на смену пошла,
до рассвета мы будем одни.

Темен неба магический круг,

ковылей непрогляден атлас,
пламенеет от маминых рук
террикона единственный глаз.

Эта ночь холодна и свежа —

за калитками сонных дворов
над колодцами звезды жужжат
и сосут родниковую кровь.

Мы шатаемся по пустырю,

но, пока мы слились с бузиной,
зажигает над шахтой зарю
наша мама — электрик ночной.

«Заколочен досками колодец…»

Заколочен досками колодец,
возле грядок брошены лопаты,
незнакомый и нетрезвый хлопец
курит возле дедушкиной хаты.

Выплывет хозяйка, озираясь —

что хотят незваные шпионы?
Выплеснет помои из сарая
в бабушкины флоксы и пионы.

Детство отшумело и пропало,

убежало странствовать по стерням,
затерялось в гуще сеновалов,
растворилось в воздухе вечернем.

Лишь стоит за сломанной калиткой,

возле обветшалого крыльца,
нерушимый, крепкий, монолитный,
запах бузины и чабреца.

«Посмотри, окаянное небо в глубине начинает светлеть…»

Посмотри, окаянное небо в глубине начинает светлеть,
это демоны в молниях-касках заполняют подъемную
клеть
и летят. Я с одним повстречался, он в забое породу
дробил,
я упал перед ним на колени — он из фляги меня
напоил.
А потом я качался на сваях, кувыркался, по насыпи лез,
мы с тобою обычные гномы, а они властелины небес.
Колокольного времени пестик, околотку,
звенигу цепей —
что попросят, отдай чародеям, но из огненной фляги
не пей.
И запомни: подвески не домрать, не винтиться,
кайло не гойдать —
после смерти пиндюжные гномы на поверхности
будут страдать.
Бубенец свой носи горделиво и молитву мурмуркай
с утра:
Береги нас от бесов небесных, Аулуэ, богиня ядра.

«Склеили из плоти и духа…»

Склеили из плоти и духа,
а потом ушли, обманули.
Если пуля свищет над ухом,
уклоняйся, детка, от пули.

Выглянешь на улицу — ветер

гонит на убой самолеты,
направляйся, детка, на север
к леммингам, песцам и койотам.

Угол наклонения оси

изменился. Тронулась суша.
А медведей, детка, не бойся,
человек страшнее и хуже.

Наши шкуры — верх дешевизны,

удаляйся, жми на педали,
этот мир опасен для жизни,
но другого не предлагали.

Про Филипповну

У Филипповны сумка с дырой,
прохудившийся шарф и калоши,
кардигана немодный покрой,
аметисты на старенькой броши.

То на кладбище ходит пешком,

носит мужу конфеты с печеньем,
то лежит, обвязавшись платком,
занимается самолеченьем.

Были б дети, пекла б пироги,

молодилась, за внуком смотрела,
а теперь под глазами круги,
да тяжелое, сонное тело.

Потому что пришли холода,

одиночество, осень, простуда,
потому что уже никогда,
никого, ничего, ниоткуда.