Забойная история, или Шахтерская Глубокая

Окружали его исключительно молодые женщины, обремененные творческим инстинктом и лишенные возможности его реализовывать. Юрий Петрович создал им зону комфорта — каждой поклонялся, в каждой видел потенциал, каждой пророчил большое будущее. Девушки, окружавшие его, все, как на подбор, были нехороши, словно он взял их со дна коробки — стоит на рынке коробка с яблоками, и покупатели разбирают лучшие, а на дне всегда остаются мелкие, суховатые, кособокие. Сам он тоже не из аполлонов — пузцо, лысина, обрамленная седой порослью, и черные глаза, быстрые, как ртутные шарики. Одевался так, словно только вернулся с рыбалки.

Познакомились мы на заседании литературной студии. Начав писать, я долго не решалась кому-либо показать стихи, несколько лет прятала тетрадь под матрасом. Однажды увидела объявление в «Енакиевском рабочем» об очередном заседании литературной студии и решилась. Чего я только не пережила, когда тряслась в автобусе по своим буграм! Мне казалось, я еду на Олимп к богам.

Студийцы приняли меня хорошо, особенно Юрий Петрович. Он сразу увидел во мне потенциал, напророчил большое будущее и пригласил к себе домой работать над стихами.

Я съездила на мастер-класс. Он читал мои новые тексты, хвалил удачные строки, смотрел на вырез блузы и дышал так, словно только что сделал двадцать приседаний. Еще он сказал, что обладает оккультными способностями, и предложил погадать. Я согласилась. Разбросав карты, он сказал, что червовый король мне не верен, но есть другой, крестовый, постарше, который готов позаботиться. Еще он сказал, что может предсказать будущее, ощупав мое биополе, но для этого нужно раздеться (после этих слов он снова задышал, как после приседаний). От биоэнергетического исследования я отказалась.

Нашей студией руководил Василий Павлович Чубенко. Он носил вышиванку, говорил на украинском языке, состоял в Спи€ку письменникiв Украины. При нем наша студия, сто лет называвшаяся «Родник», стала «Чумацьким шляхом». Он убеждал студийцев писать на мове, обещал принять в Спiлку. Нескольких убедил. Но все эти национальные перетасовки не вызывали в нас тогда ни чувства вражды, ни противоречий, каждый имел право на свой выбор, и этот выбор уважался. Единственным протестующим был Юрий Петрович — он высмеивал действия Чубенко, но двигали им не имперские амбиции, а желание занять пост руководителя.

Свои квартирники Юрий Петрович тоже считал формой протеста, но занимал своих последовательниц не только стихами; вокруг него кипели страсти — скандалы, разборки с мужьями, разводы, аборты. Муж одной бардессы набросился на Юрия Петровича с кулаками, и тот около месяца с гордостью носил синяк под глазом, как доказательство своей мужской состоятельности.

Писал Юрий Петрович незамысловато: в стихах, где он радовался, всегда светило солнце, когда горевал — собирались черные тучи и кружило воронье. Творческий ресурс он экономил — однажды выяснилось, что стихотворение «Гляжу, восторг скрывая еле-еле» он, поменяв посвящение, подарил четырем женщинам.

Любил рассказывать небылицы. Одна из любимых, как шел он по улице и вдруг услышал, что мужики, собравшись в кружок, читают его стихи. Он тут же сказал им, что это плохая поэзия (Юрий Петрович якобы хотел доработать одну строку, а они цитировали неудавшийся вариант). Ценители не согласились с ним и избили, не зная, что бьют любимого автора.

Этой весной, 21 марта, в День поэзии Юрий Петрович умер в городской больнице в полном одиночестве. Говорят, если православный человек умирает на Пасху, ему прощаются все грехи и он, минуя суд, попадает в рай. А что, если в свой, поэтический, рай попадают и поэты, умершие в День поэзии? Стоит сейчас Юрий Петрович на сцене небесного Дворца культуры, читает новые стихи и ловит на себе восхищенные взгляды поклонниц.

«Мне в детстве было многое дано…»

Мне в детстве было многое дано:
тетрадь, фломастер, твердая подушка,
большая спальня, низкое окно,
донецкий воздух, угольная стружка.

Когда на подоконнике сидишь,

то терриконы сказочней и ближе.
Мне нравилась базальтовая тишь
и мертвый флюгер на соседней крыше.

А за полночь, сквозь шорох ковыля,

сквозь марево компрессорного воя,
подслушивать, как вертится Земля,
вращая шестеренками забоя.

«Отползает в сторону куда-то…»