Заботы света

— Когда Галиаскар-абзый умрет, — говорил он с какой-то алчной поспешностью, — я стану купцом. И буду торговать лучше, чем он. Эти покупатели такие болваны! Вот покупают у меня сапоги. Я кладу в коробку, обвязываю тесемкой и вдруг роняю. А с пола поднимаю другую коробку — пожалте вам! В другой-то коробке сапоги дрянь, а хорошие у меня останутся. — Вдруг спрашивал: — А ты сказку знаешь? Собрались парни и девки в укромном домике у старухи. Ну, ребята песни там поют, а руками под юбками у девок елозят. Вот девушки говорят: кто принесет камень из бани, тот с нами ночевать останется. Парень и пошел. Заходит в баню, только сунулся в каменку, кто-то хвать его за руку: бери меня в жены, иначе умрешь… Да ты не слушаешь, а зря: парень тот разбогател и жену отхватил богатую.

— Не богатую, а добрую. Он спас девушку от злого джинна.

— Ну да! А потом разбогател.

— А ты зачем ночью в баню ходишь? Тоже хочешь разбогатеть?

— Хожу! И ничуть не страшно. Я уже голос слышал… из трубы: бум-бум, седлай самого захудалого коня. Да где его возьмешь, захудалого, у дяди Галиаскара кони как черти! — Он смеялся, довольный враньем, но между тем продолжал ходить по ночам в баню, быть может, и вправду надеялся на чудо.

Позже повадился он бегать на кладбище. С железным багром. Багром этим тыкал вокруг старых склепов: искал клад.

— А что, — говорил он уверенно, — все так богатели: найдут клад — и богаты. Вон дядя Галиаскар пришел в город совсем нищим. Ночевал на кладбище, вдруг слышит голоса. А это разбойники сговариваются, куда золото спрятать. Разбойники ушли, а он отрыл золото и купцом заделался.

Тетушка по нескольку раз на дню перетряхивала в сундуках тяжелые атласы, постельное белье с узорами, шапочки, прошитые нитками жемчуга, башмачки из сафьяна. «Это все они заплатят ей, чтобы она поскорей ушла». От жениха несли в дом подарки: брусы меда и масла, сладкий желтый чак-чак, опять башмачки, опять шапочки… «Это все они платят ей, чтобы заманить в свой дом». Снедь, одежа, узорочья запахом своим вызывали резкий долгий кашель, болью отдающийся в груди, — он плакал.

Все чаще он видел нищих возле дома. Стерегут — а вдруг сегодня свадьба. Но пока еще только торги. Впрочем, где торгуют, там всегда полно нищих. В богатом торговом этом городе была их прорва — ухватистых, соперничающих друг с другом, сытых. Сытых, ибо всю щедрую снедь, которую не поедали богачи, уничтожали нищие. В святые праздники специально для них накрывались в богатых дворах столы, и происходило дичайшее зрелище пожирания пищи, неудержимого благодарения, живописных драк: летели лохмотья, хряскали скулы, воплями оглашался двор. Бедные люди — это бедные люди, они жили в глинобитных домиках, латали свои одежды, работали на скотобойнях, мыловарнях, кожевенных мастерских. Но эти были особенным сословием, кланом, племенем, нищенство было их работой и призванием. И в племени этом были свои богатые и бедные, свои герои и неудачники. И среди них Габдулла прозревал лица, напоминающие ему знакомые и близкие. Так в одном молодом нищем он явственно увидел приказчика Габдрахмана, а был среди них один, смахивающий на дядю Галиаскара, и был похожий на приходского муллу, и был похожий на полицейского, который через день наведывался в их медресе.

А между тем свадьба приближалась. Работницы белили стены, мыли окна, трясли ковры, вешали на едва просохшие простенки расшитые полотенца, во дворе работники распиливали доски, чтобы вставить их в пазы раздвинутых столов, стряпухи под началом тетушки перебирали в погребах, на чердаках копчености, из лавок в те же погреба везли овечьи тушки.

— Ох, ох, не поспеваю! — страдала, ликовала тетушка и мчалась с Газизой в мастерскую мадам Уманской на примерку нарядов, которые шили для невесты. Замечая на пути своем Габдуллу, сестра произносила удивленно: «А-а, это ты», — рассеянно целовала в темя и бежала за поспешающей тетей.

А потом был день: долгой, утомительной вереницей шли гости. У мальчика кружилась голова, в глазах мелькали мушки. С утра во рту у него не было ни крошки, но запах еды казался противным. Он, пожалуй, не подозревал, что голоден. Среди гостей он увидел шакирдов, своих однокашников, которые сопровождали приходского муллу и самого ахуна, главного муллу. Он машинально присоединился к шакирдам и прошел через парадный подъезд в дом.

— Ох, где же твоя тюбетейка? — услышал он тетушкин возглас. — С голой-то головой перед гостями!..

Он опять же машинально вытащил из кармана брюк смятую тюбетейку и надел ее.

Церемониал начинался; приходский мулла, обряженный в бухарский халат (в остальное время он ходил в косоворотке, обкашивая клумбы во дворе, роясь в грядках, похожий на мужика), тихим, значительным голосом предложил двум присутствующим пройти на женскую половину и спросить у невесты: по доброй ли воле она выходит замуж. Встали заводчик Ибн-Аминов и хозяин мельницы Муртазов. Вернувшись, они сказали: «Да, девушка выходит замуж по доброй воле». Врут они, подумал мальчик, врут!