Заботы света

Галиаскар, посаженый отец невесты, четко выговаривая каждое слово, выразил свое согласие на брак Газизы. То же самое сказал посаженый отец жениха, почетный гражданин Мавлютов.

— Соединяются в святом браке дети аллаха, милостью его взращенные, милостью его приведенные к столь счастливому мгновению…

И наконец — аминь! Мушки в глазах у мальчика сливались в копошащийся клубок.

— Разукрашена людям любовь страстей: к женщинам и детям, и нагроможденным кинтарам золота и серебра, и меченым коням, и скоту, и посевам…

— Ваши жены — нива для вас, ходите на вашу ниву…

— До вас прошли примерные обычаи…

Каждый из мулл произносит суру из корана, скрытое соперничество заставляет их волноваться, голоса дрожат, и кажется, что все они, и гости тоже, преисполнены высоких помыслов и очищаются от скверны низменных забот. Вносят огромные куски меда и масла, и каждый вкушает из яств на кончике ложки, как бы являя собранию скромность своих желаний: пища земная нужна в малости, а душу человек насыщает молитвой и любовью к ближнему.

Хозяева одаривают святых отцов и шакирдов. Серебряная монета достается и Габдулле. «Мне заплатили за нее», — думает он. Ладонь влажнеет, монета выскальзывает из нее и неслышно падает на ковер. Несут блюда, затем шербет. Гости пьют сладкую, немного кислящую влагу. Пахнет она чем-то далеким, пальмовым. Лица гостей добреют, исчезает скованность, течет мирская беседа. Сомнений не может быть: все довольны, все веселы. Да ведь разве же сама она не сказала: выхожу замуж по доброй воле!

Ему хочется поскорей увидеть сестру, прижаться к ней и шепнуть: «А я подарок тебе приготовил», — и протянуть ей морскую раковину. Она приложит к уху и услышит шум морской волны. Или, быть может, шелестение берез в Кушлауче. Он почти счастлив. И не осознает, что это ощущение происходит оттого, что он утолил наконец-то голод, и оттого, что его несогласие сломлено единодушным удовлетворением людей, выдавших его сестру замуж.

Вместе с шакирдами он выносит опростанную посуду и не возвращается в гостиную. Он выходит во двор, открывает калитку в заборе. Здесь, на заднем дворе, сарай, конюшня, сеновал. По крутой лестнице он лезет на сеновал и падает на свежее сено. Внизу бьют копытами об пол лошади, храпят, взвизгивают, — это кусается жеребец Буран. Копыта грохочут по булыжной мостовой, нищенки вопят, кидаясь от колес, одна, похожая на тетушку, кричит: «Куда он запропал? Где Апуш?»

…Он проснулся, сел. Были сумерки, тонко-синие, почти белые и отрадно-прохладные. Внизу, в конюшне, не слышно лошадей. Наверно, работник погнал на реку — поить и купать.

— Апуш, Апу-у-уш, где ты, сынок? — звала тетушка нетерпеливо и радостно.

— Я тут! — крикнул он, слезая. — Тут я, тетушка…

Она сокрушалась, отряхивала его от сенной трухи, а потом отправила переодеваться.

— Только живо!

Он и сам понимал: надо спешить, вот-вот приедет жених с дружками. И увезет Газизу. Теперь уже ничего не изменишь, и он, единственный братик ее, должен вести себя как подобает в таком событии.

Жениха встречают весело, вольно и порой жестоко шутят, не боясь посрамить жениха, — того и гляди распрягут на ходу лошадь, растащат повозку, вези-ка потом невесту! Держи ухо востро, жених, да откупайся, откупайся подарками. И наконец возле дверей в девичью будет стоять он, ее брат, и не пускать жениха, пока тот не даст подарка. Правда, у дверей ставят маленьких мальчиков, а ему уже почти тринадцать, но выглядит он, пожалуй, лет на десять. И удивительно, об этом он подумал с гордостью.

Но пока еще он стоит в воротах, касаясь ладонью тяжелого кирпичного столба, чтобы оттолкнуться, кинуться навстречу лошадям и… вот если бы он сумел удержать лошадей! Радостное безумие охватывало его, он хохотал, мотаясь из стороны в сторону, а люди, тоже безумно-веселые, не замечали его состояния.

Вот — «едут, едут!» — мальчик успевает отскочить перед самой мордой лошади, но в следующую секунду вцепляется в чересседельник, его несет и тут же отбрасывает в сторону.

— Задавили мальчика!

— Зачем пускаете такого малыша? Неужели некому присмотреть за ребенком?..

Но стоило ему вскочить на ноги, о нем тут же забыли. Жених в окружении дружек продвигался узким живым коридором, смеялся, отпихивал толпу плечом. Мальчик, ловко минуя взрослых, кинулся к лестнице, побежал и оказался возле дверей в девичью. Он цепко схватился за дверную ручку. И тут увидел жениха, двое дружек шли по бокам его.

— Дороже золота и серебра!.. — задорно крикнул мальчик в лицо жениху.

Приказчик насыпал ему в карман монпансье.

— Дороже золота и серебра… моя сестра…

Приказчик сунул ему в руку блеснувшую теплую монету. Но он выронил монету.

«Я не впущу его!»

Жених больно разжал пальцы мальчика и отбросил его руку от дверной ручки.

Мальчик убежал на сеновал, плакал там, зарываясь в пыльное колючее сено, и не слышал, как увозили сестру.

Память наша — завязь добрых дел, сказано в старой книге. Стало быть, все, что знает память, восходит добром?

Вспоминал и думал он, лежа в душном сумеречно-темном уголке, закрытом шторой, вспоминал и молился, молился и плакал.

6