Заброшенный полигон

К праздничному столу собрались четыре поколения: сам юбиляр Дмитрий Никифорович Оксиюк с женой Калерией Ильиничной, их сын Федор Дмитриевич Оксиюк с женой Ольгой Сергеевной, их дети — Анна и Петр, пришедшие со своими детьми — Димкой и Аленой. Была здесь и жена Петра Нина Викторовна, врач-терапевт, страдающая гипертонией и всегда недовольная жизнью. Из неродственников позвали только соседей по даче — Виктора Евгеньевича Мищерина и его жену Маргариту Трофимовну.

Когда Николай появился у стариков с магнитофоном и букетом цветов, вся честная комцания уже рассаживалась за столом. Аня многозначительно взглянула на часы — Николай подмигнул ей, дескать, все в порядке, не волнуйся. Он установил магнитофон на приставной столик возле старого дерматинового дивана, обнял сидящего за столом Дмитрия Никифоровича, чмокнул в щеку Калерию Ильиничну и, с торжественным видом вручив ей тюльпаны, уселся рядом с Аней.

Димка сложил руки подзорной трубой и, наведя на Николая, сказал в тишине перед первым тостом:

— А у папы ухо красное.

Дмитрий Никифорович, в новой клетчатой ковбойке, тоже сложил руки трубой и, наведя на Димку, прокричал, как матрос, заметивший с мачты землю:

— Братцы! А у Димки глаза разные!

Димка растерянно закрутил глазами, соображая, что сие значит.

— Один — левый, другой — правый, — подсказал Николай, чувствуя, как запылало почему-то левое ухо.

— Нет, — возразил Оксиюк-младший, — один — папин, другой — мамин.

У Николая горели уже оба уха, но притронуться к ним, проверить, с чего это взбрело Димке, что одно из них красное, он не решался: если там осталась Ларисина помада, то шустрый Димка обязательно объявит и об этом…

По знаку юбиляра открыли две бутылки шампанского, быстро наполнили фужеры цветного стекла, и Оксиюк-младший, грузно поднявшись, начал тост:

— Дорогой дедуля! И ты, молоденькая наша бабушка!

— Прабабушка, — поправила Калерия Ильинична с застенчивой улыбкой.

— Нет, бабуля! — выкрикнул Димка.

— Правильно! — поддержала Аня. — Бабуля!

— Минуточку внимания! — призвал всех к порядку Оксиюк-младший. — Никаких прадедушек, никаких прабабушек! Давайте выпьем за двух молодых людей. И — ни слова о юбилее! Да, да, недавно я прочитал одну рукописную книгу, перевод с английского. Некая мадам, врач по профессии, убеждает читающую публику, что можно дожить до ста восьмидесяти и даже до семисот! Все очень просто — надо, прежде всего, не отмечать дни рождения. Вообще не замечать время, не делать никаких зарубок — ни лет, ни месяцев, ни дней! Этак паришь в счастливом эфире, созерцаешь окружающий мир и — без всяких эмоций! Долой эмоции и время! Да здравствуют наши молодые! Горько!

Дедуля поморщился, Калерия Ильинична всплеснула руками, растерянно посмотрела на дедулю и сама, приподнявшись, поцеловала его в щеку. Дедуля чокнулся с ней бокалом шампанского, выпил залпом и принялся за еду. Торжественная часть на этом кончилась, заговорили кто о чем.

— В чем это у тебя ухо? — тихо спросила Аня, придвинувшись вплотную к Николаю.

— В вакуумной мастике, — не моргнув глазом, сказал Николай. — Был в институте, помогал Жоре Сазыкину, кое-как нашли течь, вот и измазался.

Аня подала ему салфетку.

— А разве мастика красная?

— Всех цветов бывает…

Николай вытер на всякий случай оба уха и, скомкав салфетку, положил на краешек стола. Аня тотчас взяла ее и зажала в кулачке.

— Как это ни печально, увеличение продолжительности жизни тормозит прогресс общества, — сказал дедуля, наливая себе еще шампанского. — Старикам свойственна инертность, стремление к стабильности, а более частая смена поколений обеспечивает более эффективное обновление, следовательно — прогресс. Счастье, думаю, где-то посерединке, во всяком случае — в умеренности.

Мищерин, сидевший молча, со вздернутым плечом, перекособочился на другое плечо и, подняв фужер, к которому еще не притрагивался, сказал:

— А моя внучка, Валетка, определила счастье так: это — переносить котят через дорогу, по которой мчится транспорт. Извините за сравнение, но это относится ко всем нам. В этом и есть истинное счастье, остальное — суета сует и томление духа. Тут, сами понимаете, скрыта определенная возможность для неплохого тоста, но я боюсь обидеть весьма солидных людей и потому ограничусь пожеланием здоровья и процветания Дмитрию Никифоровичу и Калерии Ильиничне, а также всем тем, кого они перенесли в свое время через дорогу.

Он чуть пригубил шампанского и отставил фужер с видом, красноречиво говорившим о том, как он не выносит спиртное. Дедуля же, наоборот, выпил с большим удовольствием и потянулся было за добавкой, но Калерия Ильинична шлепнула его по руке, и все засмеялись. Засмеялся й сам дедуля, моложаво блестя вставными великолепными зубами.

— Вы не должны слишком хвалить меня сегодня, а то умру от радости, — сказал он. — Да, да, истории известны такие случаи. Не верите? Извольте. Софокл умер от радости. Папа римской католической церкви, кажется, Лев Десятый — тоже. Я не Софокл и не папа римский, но тоже папа, даже в кубе, а потому ничто «папское» мне не чуждо.

— Браво! — воскликнул Оксиюк-младший.