Забудь мое имя

– Если у вас есть время, – продолжает доктор Паттерсон, глядя на Лауру, – прогуляйтесь сегодня по деревне. Постарайтесь максимально расслабиться, дайте своему расщепленному сознанию перенастроиться. Зачастую требуется лишь импульс, знакомое лицо, чтобы память начала возвращаться. Может, вам стоит поучаствовать сегодня вечером в пабной викторине. Как знать, может, вас кто-нибудь здесь и узнает. И тогда все проблемы разрешатся сами собой очень быстро.

– Она вспомнила планировку нашего дома, – снова вмешивается в разговор Лаура.

– Правда?

– Да, комнаты на втором этаже и душевую в уборной внизу – до того, как увидела их.

Доктор Паттерсон вскидывает на меня взгляд, а затем, в глубокой задумчивости, устремляет его в монитор.

– Мы даже засомневались, а не жила ли она здесь, и вправду, раньше, когда-то давно, – добавляет Лаура.

– Обычно при ретроградной амнезии такие эпизодические воспоминания утрачиваются, – замечает доктор Паттерсон. – Но иногда пациенты способны вспоминать вещи из очень отдаленного прошлого.

– Может, так оно и есть, – говорит мне Лаура. – Возможно, вы жили в этом доме ребенком.

Доктор Паттерсон либо пропускает мимо ушей предположение Лауры, либо предпочитает его проигнорировать.

– Как бы там ни было, у нас в отделении зарегистрировано три Джеммы… – говорит она, поворачиваясь от монитора ко мне.

Мы с Лаурой вскидываем глаза, пораженные внезапной переменой в выражении ее лица. От открытости и оживленности Сьюзи не осталось и следа, пока она прокручивала колесо мышки.

– Что такое? – спрашивает Лаура.

Я впериваю взгляд во врача, опасаясь слов, способных сорваться с ее языка.

– Ничего, – говорит Сьюзи Паттерсон и снова поворачивается к нам – растерянная, все еще обдумывающая то, что только что прочитала.

И мы обе понимаем, что она лжет.

7

– Мне кажется, я могла зваться Джеммой, – говорю я, когда мы возвращаемся из больницы под лучами вечернего солнца. – Хотя и не понимаю, как Тони мог догадаться.

В церкви через дорогу практикуются звонари; их перезвоны разливаются друг за другом, все время понижаясь в тональности.

– Это имя вам подходит, – отзывается Лаура. – А Тони мастерски отгадывает чужие имена. Даже удивительно, как ему это удается.

– А вы когда-нибудь участвовали в викторинах в пабе?

– Это не по мне. А вот Тони буквально одержим ими. Ему только сорок, но он живет в страхе – перед болезнью Альцгеймера. Его отец от нее умер. И викторины служат для него хорошим способом тренировки ума и памяти, помогают поддерживать мозг в тонусе. Хотя Тони никогда в этом не признается. Он не любит говорить на эту тему, – усмехается Лаура. – К тому же Тони обожает петь.

– Петь?

– После викторин в пабе обычно устраивают музыкальные вечера. По правилам, команда-победитель выступает первой. Тони никто не может остановить. Тем более, я. Пение – его страсть.

– А вам не нравится, как он поет? – посмеиваюсь теперь уже я. – Его голос не так хорош?

– Пусть ваша близость не будет чрезмерной…[3]

– И пусть ветры небесные пляшут меж вами, любите друг друга, но не превращайте любовь в цепи, – в удивлении вскидываю я глаза на Лауру: я продолжила стих, даже не задумавшись!

– Видите – ваша память работает!

Мы останавливаемся напротив церкви, собираясь перейти дорогу. И, помолчав, Лаура добавляет:

– Когда-то Тони проводил довольно много времени, фотографируя разные музыкальные коллективы. Он очень хотел петь в одном из них. Его отец тоже пел. В последние месяцы жизни. Ему казалось, что пение облегчает симптомы болезни Альцгеймера – если такое, конечно, возможно.

Мы обходим по дорожке кладбище и спускаемся вниз, через заливной луг, к железной дороге, бегущей параллельно каналу. На подъездных путях стоит поезд с двигателями, работающими на холостых оборотах. Мы перебираемся через рельсы, и Лаура показывает мне склон, куда они с Тони ходили кататься на санках в свой первый уикенд в деревне.

– У вас есть дети? – срывается у меня с языка вопрос. И я тут же о нем сожалею. Церковные колокола за нашими спинами мгновенно теряют свой ритм, неловко ударяясь друг о дружку. В безукоризненно чистом доме Лауры и Тони не было никаких следов присутствия детей.

– Мы пытались, – говорит Лаура.

– Извините, мне не следовало вас спрашивать об этом.

– Все нормально. Мы и сейчас не оставляем попыток.

Мы идем дальше вдоль канала, мимо вереницы пришвартованных моторных лодок. По их бокам свешиваются цветы – как венки на «королевах мая»[4].

– Я понимаю, что мой встречный вопрос прозвучит нелепо, – произносит Лаура, – но как вы думаете – у вас дети есть?

Я задумываюсь:

– Даже не знаю, что бы могло навести меня на правильный ответ.

– Обвисшие груди и постоянное ощущение усталости и вины? – предполагает, смеясь, Лаура. – По крайней мере, так говорят мамаши в моем классе.