Забудь обо мне

На маленьком пролете между этажами довольно холодно даже в июне, и безжалостно свистят сквозняки, так что я становлюсь поближе к закрытому окну, разглядывая темно-индиговое небо перед самым закатом.

Даже не хочу строить какие-то предположения.

После детского крика я просто спросила Танян, где она. Услышала адрес и сказала, что приеду.

Разговаривать по телефону о чем-то важном — это детский сад.

Тем более — разговаривать об этом с человеком, которого я когда-то называла своей потерянной сестрой, который знал обо мне все, которому я доверяла больше тайн и секретов, чем родной матери.

А сейчас у меня даже злости на нее нет.

Вообще ничего, кроме желания узнать, как она и что вообще с ней произошло за этот год.

Но, когда слышу медленные шаркающие шаги на лестнице и поворачиваюсь, часть вопросов пропадает сама собой. По крайней мере тех, которые о ее прошлом и о тех месяцах, которые мы провели, не разговаривая и никак не пересекаясь.

Она выглядит просто ужасно.

Лицо опухло, глаза красные, как будто она плакала, не переставая, весь этот год.

Она снова заметно прибавила в весе.

Икры располнели, щиколотки тяжелые, как будто этот год Танян прожила за целую жизнь наперед.

Волосы грязно-розового цвета, губы раза в два больше, чем я помню. Явно не обошлось без «наполнителя».

Но на ней какой-то дешевый халат и ни намека на украшения.

Почему-то первым делом бросаю взгляд на безымянный палец правой руки — кольца нет.

Танян замечает это и нервно сует руку в карман, свободной плотнее запахивает полы халата на груди.

Она тоже меня изучает.

И ее большие губы поджимаются, а по щекам снова бегут слезы.

— Это тебе, — показываю стоящий на подоконнике бумажный пакет. — Там яблоки, бананы, яблочный сок. Вроде все, что можно роженицам.

Она неуклюже спускается с последней ступени и становится так, чтобы держаться от меня на расстоянии.

— Не нужно было, — говорит тем же надрывным голосом.

— Отдашь кому-нибудь, — пожимаю плечами. Честно говоря, мне вообще все равно, что она в итоге со всем этим сделает. Я просто поступила так, как считала правильным и нужным, и никакие проявления благодарности в ответ мне не нужны. — Когда?

— Вчера ночью, — после паузы говорит Танян. — Девочка, два девятьсот.

— Поздравляю. — Это, пожалуй, даже искренне. — Как назвала?

Она так на меня смотрит, будто я спросила, с чем она собирается ее готовить.

Снова подвисает тяжелая пауза.

— Андрей… — Танян сглатывает. — Он правда не у тебя?

— Я же здесь — как он может быть у меня? — Понимаю, что, наверное, нужно как-то сразу в лоб все высказать, обозначить свое отношение ко всему этому малобюджетному мексиканскому сериалу, но просто не хочется. Ради кого и чего? — Что случилось, Танян? Я могу чем-то помочь?

Моя бывшая лучшая подруга вздрагивает словно от крепкой пощечины.

Открывает рот, и я даже мысленно готовлюсь встретить волну ненависти, но вместо этого она тянется к другому карману халата, достает оттуда сигареты, зажигалку — и закуривает.

Она точно не курила и даже успешно отучила от этой дурной привычки Виноградова.

А сейчас затягивается как курильщик с двадцатилетним стажем.

— Он сказал, что не хочет ребенка, — говорит Танян, глядя куда-то вниз на лестницу, как будто там стоит призрак человека, который превратил живую веселую девчонку в обрюзгшую несчастную женщину, за год постаревшую лет на сто. — Когда я забеременела — сказал, чтобы я не смела оставлять ребенка. Что он не готов к детям и тем более не хочет ребенка от меня.

Почему я не удивлена?

— Я хотела сделать аборт, — продолжает свою исповедь эта уже почти незнакомая мне женщина. — Два раза приходила, записывалась — и уходила. Потому что, если бы я избавилась от ребенка, тогда бы Андрей просто исчез из моей жизни.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Она выпускает серую струйку дыма и роняет взгляд в мою сторону, как будто ждет, когда же я начну истерить и обвинять ее во всех смертных грехах.

Но, мне кажется, это вообще бессмысленно.

— Даже ничего не скажешь? — в ее голосе горечь борется с иронией. — Будешь святой хорошей Алисой?

— Ты же знаешь, что ни святой, ни хорошей я никогда не была.

— Я с ним трахалась, Алиса.

— Ну логично, что ты не забеременела по сотой связи, — не могу удержаться от колкости.

— Он мне всегда нравился, — Танян идет ко мне, как будто хочет раздавить аурой своей злости на весь мир, а меня — в особенности. — Когда ты привела его в клуб, помнишь? Я уже тогда поняла, что мне нравится этот мужик и что я его хочу. Что он должен быть моим, потому что он был таким…

Она делает жест рукой, как будто рисует что-то на невидимом холсте.

— Мудаком? — подсказываю подходящее слово.