Забулдыжная жизнь

Часть закуски перепадала дочерям. Натаха доставала рюмки и сладкими глазами облизывала мужика. Когда бутылка пустела, она делала озабоченный вид.

– Слушай, у тебя ста рублей не найдется? Представляешь, забыла за газ заплатить. Я потом отдам!

Подобревший от водки гость выкладывал нужную сумму, сажал хозяйку на колени и гладил по ноге, все выше и выше задирая юбку. Ночью жалобно скрипел диван, в унисон ему стонала Холмогорова. За дверью спальни стояли девочки-глисты и впитывали запретную симфонию любви. Старуха шипела на них, но те не обращали внимания.

– За стольник дала, дура! – сокрушалась старшая. – Я меньше пятихатки брать не буду. Лизка со второго подъезда один раз на тысячу фраера развела.

– Мамка уже старая, – возражала сестра, – за нее больше сотни не дадут.

В углу неразборчиво хрюкала бабушка.

– Когда же ты помрешь?! – с презрением спрашивала младшая внучка. – Кровать твою вонючую выбросим и заживем!

Бабка замолкала, беззвучно глотая слезы. Вскоре, ни с того ни с сего, она умерла. Взяла и отошла в мир иной, никого заранее не предупредив. То ли ей надоело сосать сухари, и она решила, что на небе будут кормить деликатесами, то ли обиделась на услышанные в свой адрес слова. Натаха отбила срочную телеграмму тетушкам, и те примчались в тот же вечер. Тучные и горластые, они отравили воздух запахом духов «Не может быть», наполнили квартиру слезными причитаниями и суетой.

Натаха схоронила мамашу и устроилась сторожем в шарашкину контору – влилась в ряды трудового класса. О любовных похождениях пришлось на время забыть. Девчонки вынесли на помойку зловонную кровать и перебрались в бабкину комнату. Кровать-то вынесли, а вот тяжелый дух еще долго напоминал об усопшей. Из-за него приводить к себе друзей погодки стеснялись.

Декабрь тощими сосульками застыл на карнизах, инеем обметал бордюры и траву на газонах. По-мертвецки вытянулись улицы. Свесив костлявые руки, вдоль проезжей части коченели шеренги лысых акаций. Трижды зима наступала и трижды сдавала позиции. Наконец, где-то что-то щелкнуло, где-то что-то хрустнуло; стая голубей крыльями вспорола небо, и в четвертый раз выпал снег. Он шел несколько дней. Двухэтажные пеньки в старом районе города зарылись по самые уши, нахлобучив на себя белые папахи. Выглядело довольно мило! В эпоху снегопада Натаха породнилась с огромной деревянной лопатой и домой приползала чуть живая. Она стягивала красными руками отсыревшие сапоги, наскоро перекусывала и трупом валилась на диван.

Перед Новым годом старшая сестра похвасталась хрустящей пятисотрублевой купюрой. Глаза младшей восхищенно вспыхнули и увеличились в размерах.

– Видала?! Накоплю тысячи четыре, оденусь по-человечьи. Хожу, как лахудра. Матери не говори, а то отнимет.

– Зин, а тебе больно было?

Старшая хмыкнула и легонько хлопнула сестру по заднице.

– Не больнее мамкиных подзатыльников.

– А кто он? – выпытывала младшая.

– Интеллигентный старикашка. Лизка познакомила. Он сначала обсюнявил всю… – Зина в подробностях поведала историю о прощании с детством. – В среду предложил встретиться. После школы забегу часа на три, подработаю.

Нина с завистью смотрела на мгновенно повзрослевшую сестру. В эту минуту Зина казалась ей опытной женщиной, познавшей сакральную тайну человеческих взаимоотношений. Вечером Нина подкараулила Лизу и просила свести ее с кем-нибудь. Конечно же, не безвозмездно. И началась новая жизнь!

Натаха еле сводила концы с концами и удивлялась, глядя на дочерей. Одна щеголяла в новых джинсах, якобы взятых напрокат у подруги, другая вульгарно красила лицо и походила на вокзальную потаскуху. Обе демонстративно курили, щуря от дыма наглые глаза. В мусорном ведре белели упаковки из-под йогурта, сверкала шоколадная фольга. Отключенный за ненадобностью холодильник хранил молчание.

– Откуда все это? – Холмогорова указывала пальцем на ведро, пытаясь вывести дочерей на чистую воду, но те отмахивались и запирались в спальне.

Холмогорова пришла с работы раньше положенного, ковырнула замок ключом. В темной прихожей она споткнулась о мужские башмаки. Натаха прислушалась – тихо, как в могиле! Безобразная догадка пронзила мозг. Холмогорова влетела в комнату. На диване, в обнимку с ровесником века, спала младшая дочь.

– Ах ты, сучка! – Холмогорова сдернула с влюбленной парочки одеяло. – Еще зубы молочные не выпали, а уже между ног зачесалось! Может, дом терпимости откроем?

Она замахнулась на дочь, но не ударила. Холмогорову трясло. Цветы жизни, которые она пестовала столько лет, неожиданно распустились и вывернули наизнанку сочные бутоны. Мужик присел, почесал волосатое брюхо. Плохо соображая, что происходит, стал искать трусы. Дочь повела себя иначе: она подскочила, как ошпаренная, вытолкала мать в коридор и прикрыла за собой дверь.

– Будешь барагозить, удавим, как бабку!

                                                     Снег