Забыть и вспомнить

Он прятал за улыбкою гримасу.

Он долго ностальгией помыкал…

Он честно к новой жизни привыкал…

И вот он уезжает. Мёд горчит.

Он на упрёки тяжело молчит.

Обратно уезжает, - не назло,

А просто так, - берёт и уезжает,

И суд друзей его не унижает,

И, зубы сжав, вздыхает тяжело.

* * *

…Что на канве ему ангелы вышили?

Какую звезду в небесах?

Разные ветры дули для Мишеле,

И не всегда в паруса.

Северный, что зовётся бореем,

Не секрет, -

Он попутный каким-то евреям,

А каким-то евреям – нет.

Мишеле не станет в жилетку плакать,

Торговать слезой на разлив.

Но ему российские снег и слякоть,

Милее аллей олив…

* * *

- Что такое еврейское счастье?

- Еврейское счастье – это если еврей может жить там, где он родился.

(Из разговора)

«Русь! Ты уже за холмами!»

(«Слово о полку Игореве»)

«Родина для еврея – место, где его впервые назвали жидом».

В.Шендерович

Так мне рассказал о своём знакомом

Приятель, - как анекдот,

Про то, что здесь жизнь стала Мишеле комом

В горле – ровно через год.

И загрустил, и затосковал он,

Поскучнел, потемнел, спал с лица,

И как своё счастье здесь ни ковал он,

Не вышло из него кузнеца.

Потянуло назад, в какой-то «бург», -

Их много в России, «бургов».

Всякий сам себе демиург,

Творец, когда болью затуркан.

Где по шпалам, и без привалов, -

Былому солдату не в труд, -

Сбиваясь, брёл он в затмении шалом,

Доплыл, долетел, дополз, дошагал он,

И немым счастливцем к брусчатке припал он,

И прошептал:

- Я – тут!

* * *

- Здравствуй, моя единственная любовь, здравствуй!

Помыкай мной, как хочешь, над судьбою властвуй!

Только дай мне до оскомины привычного запаха кров!

И целовал землю, ещё помнящую погромную кровь.

На каждого – своя ловушка пленения,

У каждого – свои драмы на крови,

Кто-то возвращается на место преступления,

Кто-то – на место любви.

Сел в скверике на лавочке, вписался боками,

Сидит на ней, и так сидел бы веками.

Под ветерками невского бытия.

Кто хочет, пусть бросит в блаженного камень.

Может быть, недруг какой, или друг мой, Илья.

Кто угодно пусть бросит, только не я.

На семи ветрах, сбив эпох межу,

Он сидит и молчит, с улыбкой придурка,

И кажется мне – это я там сижу, -

Нелепая бородавка на лице Петербурга, -

Прибившийся к берегу беспарусный плот,

Жалкий, как бодрый местечковый анекдот.

Сидит. А мимо,

Как в эпоху Осовиахима, -

Летят самолёты: - «Фу - жидовину!»

Идёт пехота, – «тьфу жидовину!»

Идут милиционеры, – укор жидовину,

Идут пионеры, - позор жидовину!

Про то же интеллигенты, а также рабочие,

А ещё и депутаты, и прочие охочие.

И лично проходит товарищ Шандыбин

С черепом, отполированным, как перекладина дыбы.

* * *

А снег летел, как пух периновый,

Как мотыльки, был первый снег.

И колоколен звон малиновый

Сопровождал зимы разбег.

И столько было в этом снеге

Блаженной неизбывной неги,

Что, сердцу сладкая поруха,

Земля та становилась пухом.

И был тот пух, как ни взгляни,

Тому, погромному, сродни.

Два фрагмента из не вошедшего…

Мы такие и мы сякие,

Выбиваясь из горемык,

Приучаемся жить без России,

Только это другие мы.

Ходим, дышим, - не крезы, не дожи,

У самой земли на краю.

Дожили, - если не бомжи, то ПОМЖи,

Только что не в раю.

И глядим из под ладони

В край, где светит береста,

Где табун грустит в загоне,

Где живёт страна в законе,

Та, и всё уже не та.

* * *

Родина – это родина.

Простор её и раздолье

Не грёбаная сковородина

Для жирных приправ к застолью.

Родина - то, что пройдено,

Не считай, что ею не додано,

И в глаза бесстыже не льсти ей,

Не желай ей быть в рабство проданной,

Вспоминай о садах смородиновых,

И в молитвах не забудь России.

В новых краях, что тебя согрели,

На терпком житейском ветру,

Ничего, что не слышно капели,

Ничего, что другие трели

Будят тебя поутру.

Пожелай дождя ей,

Пожелай росы ей,

Земле, где нет ни осени, ни зимы.

Мы приучились здесь жить без России…

Но это уже не мы.

2001-2002

* * *

Из не вошедшего в поэму

Приложение - 1

* * *

Жизнь мелькнёт, как тревожный похмельный сон,

Едва успеваешь сказать мерси ей.

Каждому еврею свой Сион:

Кому Америка, кому – Россия.

Дней всё меньше – усушка, утрусска.

Проблем – как у юноши на роже угрей…

Но если я жил, да жил, как русский,

То уж точно умру, как еврей.

У каждого своя заначка: играть

Словом, которое пишет курсивом…

И выбор свой… Если б мне выбирать,

Я бы выбрал снова Россию.

Пусть град, пусть гром, пускай погром,

Пусть по затылку топором,

Пусть в клочья о скалу паром

По имени «Держава», -

Мне б с тем паромом напролом

Плыть, хоть со сломанным веслом,

И в славу и не в славу.

В том не заслуга моя, не вина,

Не вздор упрямый, где ты лох прожжённый…

Так бывает: лопнула струна,

А звук ещё звенит, хотя и искажённый.

Всё, что могли, сыграли на мне.

И, надеюсь, ничего не звучало фальшиво.

Музыкант был пройдоха, я – инструмент,

Музыкант дал дуба, а во мне всё ещё живо.

Такой наивный прозрачный пацан,

Преданный маршам и дорогам пройденным.

Больше всего я любил барабан…

Мной были довольны - и вожатый, и родина.

Мне не ведом нотный канон,

Но лейтмотив я усвоил нелживо:

Выше искусства петь в унисон

Искусство не петь фальшиво…

* * *

Под библейскими оливами,

Под израильской сосной,

Солнцем праведным палимая

Память спит посмертным сном.