Забыть Палермо

Священник начал подряд осматривать одну витрину за другой, делая вид, что интересуется всеми этими залежавшимися товарами. Нет, он не ищет пижамы или кимоно, он хотел бы разыскать художника, да, именно китайца. В этих местах трудились самые разные ремесленники, имелись редчайшие мастера, обладавшие головокружительным ощущением легкости, хрупкости всего, что прозрачно, еле держится, они создавали предметы почти невесомые, существующие почти на честном слове, из тончайших шелковых нитей, из бумаги легкой, как птичье перо, да еще тонко сплиссированной; здесь были специалисты по веерам, фонарикам, невероятно сложным корзиночкам, маленьким чудесам из соломки, скрученным и сплетенным изящней, чем испанская вышивка; были позументщики, которые делали пуговицы в форме цветов, и старики, покрывавшие трости скульптурными изображениями, но художника никто здесь не знал. Может быть, найдется у похоронных дел мастера? Многие семьи хотят сохранить какое-либо воспоминание о покойном, что-нибудь памятное, например портрет. Спросите, попытайтесь. И священник позвонил у двери старого Лаи Хон-ина, у которого усопшие были сложены, как в морге, разделенные тусклыми ширмами и сшитыми из лоскутьев занавесками. Лан Хон-ин не знал, что посоветовать. Художник, художник! В Пекине он знал многих, но живы ли они еще? «Мне очень жаль, жаль…» — дрожал голос старого евнуха. Посетителю лучше обратиться к Вон Вен-сану, его конкуренту, тот помоложе да и богат. Весьма жаль, весьма жаль.

Перед домом Вон Вен-сана у кюре из церкви Преображения появилась надежда. Фасад был заново окрашен. Как, Вон Вен-сан тоже не знает ни одного художника? Кто же раскрасил ему дом, точно роскошную пагоду, чтобы утешить горе клиентов и дарить их взорам фоны, покрытые красным лаком, а слуху — нежную музыку, все как в настоящей киносъемке. А мертвым уготовано роскошное ложе, начиненное подкрашенным в розовый цвет, тонко напиленным льдом. Розовый, по словам Вон Вен-сана, — это такой цвет, в котором и умирать веселей. Ну что вы мне скажете? Нет, Вон Вен-сан не знает художника. В такого рода делах он просит помощи у своего соседа и земляка фотографа Веллингтона Ли. Четырнадцать долларов за черно-белый портрет, семьдесят пять — за цветной, и ни одной жалобы не было от родственников, что портрет не похож на покойного. Художника, где же вам найти художника? Может быть, Чун Ин подойдет, татуировщик? Кроме того, он также сдает на прокат одежду и берет почту до востребования. В этом квартале он один умеет орудовать кисточкой… В прошлом он был миниатюрист, это наверняка тот, кого разыскивает господин кюре. Думаете, он все позабыл? Почему же? Вряд ли. Чун Ин и понятия не имеет о всяких американских методах. Он не принадлежит к тем ничтожествам, что ухватились за электрическую татуировку. Это татуировщик серьезный. Он намечает мотив рисунка без всякой кальки, прямо по коже, бритвой, потом вводит иглой краску — шафран или китайскую тушь, все это он делает мастерски, уверенно и деликатно, с нужным наклоном. Это подлинный артист… Знает ли господин кюре, что в Бангкоке считается, что буква «S», вытатуированная между большим и указательным пальцами, имеет магическое действие, человек становится неуязвимым? А про ловцов жемчуга слышали? Они говорят, что их спасает татуировка. Но, может быть, уважаемый посетитель спешит? Его, конечно, ничуть не интересуют эти истории о татуировках. Ну что же, визит был очень приятным для Вон Вен-сана. Да, очень! Вон Вен-сан среди своих ширм красного лака, Вон Вен-сан, владелец похоронного бюро, приветливо распрощался с господином кюре из церкви Преображения, провожал его и кланялся, кланялся…

Для чего было зубрить латынь в течение пятнадцати лет в семинарии, что это ему дало? Для чего носить сутану с раннего возраста, и круглую шапочку, и маленькую пелерину, и ботинки с пряжкам и — чтобы осесть в подобном приходе? Стоило ли! Сколько времени зазря ушло на всю эту учебу в классе, где шумели сорок будущих кюре, от которых так удачно отделались родные, которым удалось их сюда пристроить. Питание и учение за счет церкви. Без всяких обязательств на будущее. Для тех, кто не хочет, тонзура не обязательна. Когда наступает двадцать — надо идти на военную службу, а после нее можно решить, что делать дальше, остаться или уйти из семинарии согласно призванию. Но кюре из церкви Преображения остался верен прошлому и сутане не изменил. Ради кого? Зачем? Чтобы выполнять любые прихоти господина Бонавиа? Бегать в поисках художника? Ишь как вознесся этот Кармине. Бог ты мой, ну и переменился же он!.. А какой это был прежде мальчик — нежный, сердечный, как все дети Сицилии. Как няни, мы ухаживали за этими крошками. Подтирали их, чистили им носы, тайком совали конфетки. Подумать только, что из нашего Кармине сделали такого американца. Художника ему найди! А где? Не так-то просто. Но ведь Чун Ин еще не сказал окончательно «нет», почему не уговорить этого татуировщика? Чего еще ждать? И заказ был отдан…