Забытая ария бельканто

– Электричество отключили? – с тревогой спросил Максим.

– Вторую неделю с перебоями. Кабель в поселке меняют. Пришлось генератор старый в порядок приводить. Свет в доме есть.

Максим вздохнул с облегчением: не хотелось в первую же ночь вздрагивать от каждого шороха на новом месте.

«На новом. Сказанул, тоже мне», – в детстве облазил здесь каждый сантиметр.

Они обошли дом слева, поднялись по широким ступеням крыльца и остановились перед металлической дверью. Садовник поставил сумки на низкую скамью у каменных балясин, и передал фонарик:

– Посвети-ка. Замки менял после смерти Алисы Витальевны. К ключу не привыкну.

Максим вздрогнул: он редко называл бабушку по имени. Когда в деканате сообщили о смерти Алисы Витальевны Стрельцовой, не сразу сообразил, о ком идет речь.

Вошли в холл. Иван Семенович скинул обувь и прошелся вдоль стены, щелкая выключателями:

– Алиса Витальевна всегда следит… следила, чтобы везде свет горел. Не экономила на этом.

«Для меня старалась».

Тугой ворот водолазка вдруг сдавил Максиму горло.

– Комната где твоя, не забыл? – Иван Семенович уже гремел посудой и шуршал пакетами на кухне.

– Помню, – Максим огляделся.

Центральную часть холла занимала печка. Старинная. Облицованная цветными изразцами с замысловатым кружевным орнаментом. В детстве он любил забираться на высокую лежанку и отогреваться после прогулки на морозе.

Из кухни выглянул Иван Семенович с большим ножом в руке:

– Чего застыл. Воспоминания?

– Да. Навалилось как-то.

– Немудрено. Мог бы почаще приезжать, – садовник что-то кромсал: с кухни доносились частые постукивания ножа о дерево. – Алиса Витальевна каждый год тебя ждала. Комната всегда наготове.

«Столько лет скучал по дому. А приехал – все чужое».

Иван Семенович снова выглянул. На этот раз, с куриной тушкой, обмазанной чем-то коричневым:

– Через полчаса ужин. Мясо. Салат. Пить будешь? Не знаю, что у вас там принято.

Максим машинально ответил:

– Виски, джин, эль, пиво… Эдвард угощал ромом. Из Ямайки, – он все еще стоял на пороге, не решаясь шагнуть вперед в прошлое, – но я, вообще-то, пью редко.

Иван Семенович твердой походкой вернулся с кухни, взял у Максима рюкзак и чемодан:

– Полегче: виски с джином не держим. Есть красное сухое. Пятнадцатилетней выдержки. Алиса Витальевна предпочитала его, – он развернулся и пошел к комнате Максима.

Тот поспешно скинул кроссовки и поплелся за ним, прижимая к груди гитару. Иван Семенович ковырялся ключом в замке:

– Опять заедает. Смазать надо, – открыл дверь, пропустил Максима, поставил чемодан и кинул рюкзак на тумбу у стены: – Жанна Яковлевна вчера убиралась. Твои вещи Алиса Витальевна просила регулярно стирать, чтоб не залеживались. Ничего не разрешала выбрасывать.

Максим буркнул стеснительное «благодарю», осторожно положил на кровать гитару и присел на краешек стула у письменного стола.

– Ну, не буду мешать. За стол позову, – садовник вышел и прикрыл дверь.

«Семеныч совсем не изменился. Только плечи, кажется, шире стали, и морщин прибавилось».

Он обвел взглядом комнату:

«Словно вчера отсюда вышел. Лук. Колчан со стрелами на двери висит. А грозилась выкинуть. Михыч на привычном месте развалился, – он протянул руку и потрепал медведя по голове, потрогал карандаши в стаканчике: – Наточены. – И почему-то стало нестерпимо трудно дышать. – Что же не так?»

Он чувствовал себя расстроенной гитарой: колки изо всех сил закручивали, забыв сначала слегка ослабить натяжение струн, и они издавали дребезжащие звуки, не в состоянии вступить друг с другом в резонанс.

Максим встал, вышел в коридор и медленно побрел в комнату бабки. Приоткрыл казавшуюся раньше тяжелой дверь и застыл на пороге. В нос бросился забытый цитрусовый запах ее туалетной воды, смешанный с лавандой – бабка набивала сухой травой холщовые мешочки, сшитые на старой ножной машинке, и распихивала по всем шкафам от моли.

«Мыло. Еще было мыло! – Максим вдруг захотел, чтобы в руке очутился душистый увесистый кусок. Включил свет, в два шага оказался у платяного шкафа, открыл приветственно скрипнувшую створку и, не раздумывая, нырнул рукой между постельного белья. – Есть! – Достал потрескавшийся брусок, поднес к носу и с силой вдохнул едва ощутимый аромат: – А ведь как она бесила меня привычкой тайком засовывать его на мои полки!»

Он положил мыло в задний карман джинсов, сел на кровать, провалившись в мягкую перину, и замер. С большой фотографии, перетянутой черной атласной лентой, на него смотрела мама. Волосы собраны в высокий хвост. Вызывающий изгиб черных бровей напоминал зигзаг четвертной паузы. Улыбка уголками губ. Едва заметная сеточка морщинок под глазами.