Забытая армия. Французы в Египте после Бонапарта. 1799-1800

«Что касается утверждений о закопанных мною деньгах, то какая польза мне будет от денег, если я потеряю жизнь? Клянусь, что, если бы у меня было 100 000 кошельков, я бы их немедленно отдал, лишь бы выйти из того ужасного положения, в котором нахожусь. Мне шестьдесят восемь лет, и никогда в жизни меня не били: ни мой отец, ни те, кто меня воспитывал. Напротив, высокопоставленные лица и ученые меня всегда чтили и уважали, правители так же относились ко мне и одаривали своими милостями. Дом Садатов существует в Каире уже около пятисот лет, окруженный подобными почестями, и правители следовали в этом примеру своих предшественников. Бонапарт меня чтил и любил, и я вас прошу тоже меня любить, а не прислушиваться к дурным людям.

Вы заточили меня в тюрьму, разлучили с сыном и со слугами. Меня бьют дважды в день. Я взываю к вашему милосердию. Если вы меня уморите, то какая польза вам будет от смерти немощного старика, обремененного ребенком и семьей? Эта смерть огорчит даже ваших друзей. Ее следствием станет крах дома Садатов, чтимого на протяжении пятисот лет, и в истории будет записано, что генерал Клебер погубил первый дом Каира, чего вам, наверняка, не хочется»{793}.

Письмо, впрочем, не возымело желаемого результата, и старый шейх остался в тюрьме. Возможно, дело было даже не в реальных или мнимых его прегрешениях перед оккупационными властями и не только в его богатстве, а в том, что ему в силу его высокого положения в каирском обществе досталась роль козла отпущения. Демонстративно жестокое и унизительное обращение с одним из наиболее видных представителей местной элиты наглядно показывало, что Клебер решительно порывает с политикой ее «приручения», проводившейся его предшественником.

Политика Бонапарта и политика Клебера различались не столько методами, сколько конечными целями. В качестве метода оба без колебаний использовали террор, причем первый делал это не только для подавления непокорства, но и для его предотвращения, своего рода «профилактически». Всего месяц спустя после начала завоевания Египта Бонапарт в письме генералу Мену от 31 июля 1798 г. следующим образом сформулировал свое кредо: «Турками можно управлять только с величайшей суровостью; каждый день я приказываю отрубить пять или шесть голов на улицах Каира. До сих пор нам приходилось с ними церемониться, чтобы опровергнуть ту пугающую репутацию, что предшествовала нашему появлению; сегодня же, напротив, мы должны взять такой тон, который позволит держать эти народы в повиновении; а повиноваться для них - значит бояться»{794}. Клебер, как мы видели на примере показательной расправы с Булаком, тоже умел использовать политику устрашения. Однако цели такой политики у каждого из главнокомандующих были разные.

Основной целью Бонапарта являлось завоевание Египта и превращение его в колонию Франции. Для этого недостаточно было одержать верх на поле боя, требовалось еще обрести поддержку местных элит, без которой удержать страну под своей властью было бы невозможно. Добиваясь такой поддержки, Бонапарт постоянно сигнализировал верхам египетского общества: «Я свой!» Этому служила и официальная пропаганда Восточной армии, изображавшая пришедших в Египет французов искренними друзьями мусульман, и дискурс персональных обращений главнокомандующего к населению, где он фактически приписывал себе сверхъестественные черты пророка последних времен - Махди, и его попытки завоевать симпатии шейхов мечети аль-Азхар беседами на богословские темы. Даже применение террора, о котором шла речь в процитированном выше письме к Мену, Бонапарт объяснял тем, что для жителей стран Востока такой способ управления ими наиболее привычен. Иными словами, он и тут пытался выглядеть для местных «своим» - настоящим «восточным» правителем, который согласно распространенным в Европе стереотипам непременно является деспотом. Вместе с тем, сколько бы деспот ни запугивал своих подданных, он, чтобы править долго и успешно, не должен посягать на привилегированное положение элит общества. Поэтому и Бонапарт, каких бы подозрений в отношении Садата ни питал, ограничивался лишь внушениями ему, чтобы не оттолкнуть от себя других шейхов.