Забытая слава

Но пусть мои стихи презренье мне несут,
И музы кровь мою, как фурии, сосут,
Пускай похвалятся надуты оды громки,
А мне хвалу сплетет Европа и потомки.

Он посыпал песком медленно подсыхавшие чернила и крикнул:

— Вера, иди послушай, что я написал! И начинай сборы. Мы едем в Москву.

3

Недовольство было не только в Москве — оно давало себя знать и в столице. Но города лишь отдаленно воспринимали то, чем жила крепостная деревня. А там волнение росло с каждым годом.

Непосильный труд на барина, монаха, заводчика вызывал ропот и возмущение голодных людей. Все чаще возникали попытки отпора угнетателям, принимавшие форму восстаний. Волнения охватили десятки тысяч крестьян, полки пехоты и кавалерии усмиряли народ.

Екатерина попыталась создать видимость, что положение дел в стране, по крайней мере в части законодательства, может быть предано гласности. Так была созвана Комиссия о сочинении Нового уложения.

Через полтора года Екатерина поняла, что дальнейшая игра в либерализм может привести к неприятным для нее последствиям, и распустила Комиссию.

Она попробовала с новой стороны подойти к общественному мнению и выступить на поприще журналистики — печатно излагать свои взгляды на управление страной и постараться навербовать себе сторонников.

Второго января 1769 года на улицах Петербурга прохожим раздавали печатные листки. Крупным шрифтом на них было написано: «Всякая всячина», ниже и помельче: «Сим листом бью челом, а следующий впредь изволь покупать». На других страницах можно было прочесть «Поздравление с новым годом» и обращение «К читателю».

Такой листок принес утром Сумарокову кучер Прохор. Он выпросил его у разносчика, зная страсть барина к печатной бумаге.

Сумароков, надев очки, внимательно прочитал кое-как составленные статейки и не нашел в них ни складу, ни ладу.

«Всякая всячина всегда с нами пребывала, но ни который год не мог похвалиться иметь оную напечатанную… О, коль сей год отличен от прошедших… О, коль счастливо самолюбие ваше в сей день, когда ему новый способ приискался смеяться над пороками других и любоваться собою. О, год, которому прошедшие и будущие будут завидовать…»

— О, коль скверно нынче писать зачали! — сказал Сумароков, перевернув последний листок. — Стало быть, неизвестный сочинитель намеревается издавать журнал и ждет, что его примеру многие последуют — я вижу, мол, бесконечное племя Всякия всячины… О, коль славно бы вернуть мне к старости прежние силы! Показал бы я всем, как надобно составлять журнал, и «Трудолюбивая пчела» моя в том порукою!

Листки новоявленного журнальца не давали покоя Сумарокову. Не раз он снова перечитывал их и качал головой, — дело, по-видимому, было не так-то просто. Кто из сочинителей, ему знакомых, мог взяться за еженедельное издание? Ломоносова нет, да и живой он такими, короче воробьиного носа, ведомостями не занялся б — ему подавай предприятия обширные, обнимающие всю Россию. Тредиаковский — больной и нищий старик, дышит на ладан, не сегодня-завтра отдаст богу душу. Фонвизин занят театром и службой — его начальник Елагин сам работать не горазд, а с подчиненных спрашивать мастер. Лукину отродясь не додуматься до такой идеи, тощие комедийки свои скропал — хватит с него по гроб жизни. Херасков с друзьями в Москве, да он и к сатире не склонен. Кто ж, однако, сочиняет «Всякую всячину»? Не узнать ли о том в типографии?

На следующее утро Сумароков во время прогулки зашел в типографию Академии наук. Она располагалась теперь в доме по Седьмой линии Васильевского острова, близ набережной, и Сумароков часто бывал там в последние месяцы.

В печать были отданы его новые пьесы, сборник стихотворений — оды, элегии, эклоги, псалмы и разные мелочи; вторым тиснением по тысяча двести экземпляров выходили трагедии «Хорев» и «Синав и Трувор». Задумав отъехать в Москву, он спешил напечатать свои произведения и сам держал корректуру.

В наборной командовал Сидоров, и, взглянув на него, Сумароков подумал, что больше четверти века прошло с тех пор, как увидел он его молодым наборщиком. Тогда он явился в типографию искать автора оды в «Санкт-Петербургских ведомостях» и познакомился с Ломоносовым. С тех времен Сидоров столько раз набирал его стихи и пьесы и почти не делал ошибок против правописания Сумарокова, — а оно имеет особенности. Сумароков доверял ему и отдавал свои рукописи в типографию, оговаривая, что работать у него будет Сидоров.

Он поздоровался с наборщиком, расспросил о своих книжках и собрался осторожно разведать «Всякую всячину», как входная дверь отворилась и через порог переступил господин в синей суконной шубе с бобровым воротником.

— Александр Петрович! Государь мой, коль давно я вас не видывал и скучаю безмерно! — воскликнул вошедший.