Забытая слава

— «…Минерва трагедий и любовных песен никогда не сочиняла; она богиня философии, математики и художеств, в которые Александр Петрович, как человек справедливый, никогда не вклеплется… Наперсником Буаловым назвать Александра Петровича несправедливое дело. Кто бы Расина назвал Буаловым наперсником, то есть его любимым прислужником, то бы он едва вытерпел: дивно, что Александр Петрович сносит. Российским Расином Александр Петрович по справедливости назван за тем, что он его не токмо половину в своих трагедиях по-русски перевел, но и сам себя Расином называть не гнушается. Что не ложь, то правда».

— Довольно, довольно, Иван Иванович, дальше и слушать не хочу! — замахал руками Сумароков. — Что я все из Расина беру, это неправда, а что у меня есть подражания и стихов пять-шесть переводных, я укрывать не имел намерения, для того что нимало не стыдно. Сам Расин, великий стихотворец и преславный трагик, взял подражанием и переводом из Эврипида немало стихов, чего ему никто не поставит в слабость, да и ставить невозможно. Епистола о стихотворстве моя, я не все взял у Буало, как он не все взял из Горация. А если б я сочинял «Эдипа», то б, конечно, взял из Софокла, это его вымысел. Корнель и Вольтер у него своих Эдипов брали.

— Да вы не спешите так, Александр Петрович, — с притворным участием сказал Шувалов. — Выпейте лучше.

Сумароков, расплескивая вино, отставил от себя рюмку.

— Благодарствую, ваше превосходительство. Угостился на славу и по горло сыт. Позвольте мне домой отъехать, пока совсем разума не потерял от этаких писем. Кланяйтесь вашему ученому корреспонденту. А впрочем, я и сам поклонюсь.

Сумароков отвесил поклон Ломоносову и, не оглядываясь, побежал по анфиладе дворцовых комнат.

Ломоносов насмешливо пожал плечами и повертел у виска указательным пальцем.

Трапеза была кончена. Шувалов застучал каблуком. Стол не шелохнулся. Он стукнул снова. Машина бездействовала.

— Ничего, — добродушно сказал Ломоносов. — Видать, механизм обедает. Это и с ними бывает…

3

Академический журнал «Ежемесячные сочинения, к пользе и увеселению служащие» начал выходить с нового, 1755 года. Его титульный лист украшал виньет, изображавший земной шар, двуглавого орла, вензель Елизаветы Петровны и солнце, в лучах которого проступала надпись: «Для всех». Редакция в предуведомлении обещала печатать статьи научные, прикладные, а также стихи и все изображать таким слогом, чтобы всякий, какого бы кто звания или понятия ни был, мог разуметь предлагаемые материи. Участвовали в журнале академические профессора и переводчики, свои статьи и стихотворения приносили сочинители Тредиаковский, Херасков, Елагин, Поповский, начинающие авторы из студентов Академии наук.

Сумароков был прошен участвовать в журнале и охотно, помногу печатался на его страницах в каждой книжке. Оды, сонеты, мадригалы, эпиграммы, песенки, идиллии, сказки, притчи, баллады, эпитафии — во всех жанрах пробовал свое перо Сумароков, торопясь всюду проложить след, оставить образцы для подражания, сказать первое слово.

Это было тем легче, что Ломоносов участия в журнале не принимал. Распорядителем в «Ежемесячных сочинениях», редактором их Академия наук назначила Георга Миллера, ученого-историка, а с ним Ломоносов находился в контрах. Несколько лет назад он раскритиковал диссертацию Миллера о происхождении народа и имени российского за то, что автор первых русских князей выводил от варягов и, как записал в отзыве Ломоносов, «Россию сделал толь бедным народом, каким еще ни один и самый подлый народ ни от какого писателя не представлен». В журнале, которым командовал Миллер, Ломоносов выступать не желал, да и его там не ждали.

Журнал предполагали назвать «Санкт-Петербургские академические примечания». Ломоносов высмеял такой титул: ведь кроме статей будут печататься и стихи, разве можно их считать «примечаниями»? Он добавил, что журнал в такой же мере удобно назвать «Санкт-Петербургскими штанами» — смысла будет не меньше, чем в имени «Примечаний».

Сумароков не задевал в журнале Ломоносова, но досадил Тредиаковскому, напечатав «Сонет, нарочито сочиненный дурным складом», в доказательство того, что «если мысль изрядна, стихи порядочны, рифмы богаты, однако, при неискусном, грубом и принужденном сложении все то сочинителю никакого плода, кроме посмешества, не принесет».

Адресат пародии узнал себя и в этом пояснении и в тяжелых строках сонета:

Всяко се наряд твой есть весь чистоприправный,
А хотя же твой убор был бы и ничто,
Был однак, бы на тебе злату он не равный,
Раз бы адаманта был драгоценней в сто…

Тредиаковский был сердит на всех — на Ломоносова, Сумарокова, на редакцию «Ежемесячных сочинений», отклонявшую его творения, и внимательно вчитывался в каждую строку журнала, стараясь найти еретические мысли, крамолу, какую угодно ошибку.