Забытое слово

Операцию делали вечером, а утром я уже любовалась на свой шов: огромный, с полживота. Такой даже трусами не прикрыть. «Придется теперь совместный купальник покупать», – с грустью подумалось мне.

Потом меня пришел навестить муж, после него прибежала Варюшка, потом – мама с папой и Дашей. Все своим долгом считали развеселить меня, и я смеялась так, что чуть швы не разошлись.

Пролежала неделю, а когда выписали, оказалось, что мне больно нагибаться, ходить, стоять. Потом пришла хозяйка квартиры, которую мы снимали, и попросила съехать. Дала на сборы две недели. Захар побежал к своей мамочке, и та уговорила его жить у нее. Со мной, естественно.

Против течения я плыть не стала и согласилась.

Помню наш последний вечер в съемной квартире, когда мы уже уложили все вещи и свернули потрепанный палас в рулон: я и Захар вышли на балкон покурить. Было темно и необычайно, почти по-летнему, тепло.

– Всё, Захар, – сказала я, затянувшись.

– Что – всё? – не понял он.

– Всё – это значит помидоры завяли. До этого момента в наших отношениях можно было что-то исправить в лучшую сторону, а теперь – нет. Остался вопрос времени.

– Ну что ты, львеночек, у нас сейчас все хорошо, а будет еще лучше.

Глупец.

У свекрови

– Лентяйка она, ничего не делает! И картошку чистить не умеет: по сантиметру кожуру срезает. Что ни делает – все халтура!

– Мам, ну больно ей пол мыть после операции, знаешь же!

– Захар, мне тоже вырезали аппендицит, так я через три дня как огурчик бегала!

– Мама, ей очень большой шов сделали, хирург даже в поликлинике сказал: «Как это вас так располосовали?»

– Но картошку-то можно по-человечески чистить… – зашипела вновь Екатерина Юрьевна.

– Ладно, я скажу ей об этом…

Они не знали, что я давно выключила воду в ванной комнате и мне все отлично было слышно. Я постояла еще немного, дождалась, когда щелкнула входная дверь (это значило, что мамаша Захара с отчимом ушли на работу), и вышла.

– Надь! – донесся с кухни голос Захара.

– Знаю! – ответила я. – Не буду я по два часа картошку чистить! Она уже вялая, и у твоих ее столько, что в этот год можно и не сажать.

– Они продадут!

– Сказала – не буду!

– Да я вообще не о том, – Захар вышел с кухни. – Я тоже плевал на эту картошку. Пойдем почистим ее по-быстрому, пока они не видят.

– Если сейчас почистим, а варить поставим только вечером, она невкусная будет.

– Что же делать?

– Приду после двух и почищу.

Я пошла одеваться на работу. Захар только пришел после смены, и ему полагалось выспаться.

Спать он не стал и побежал пить к друзьям. Спорить с ним было бесполезно. Да я и не могла позволить себе опуститься до того, чтобы умолять его не пить, не гулять, не говорить глупостей; и его мать ставила мне это в вину, говоря, что он из-за меня сопьется и «сошляется», т. е. кончит тем же, чем и его родной отец.

– При чем тут я? – спросила я как-то Екатерину Юрьевну. – Не буду же я в компании при всех у него стопку с водкой вырывать.

– Вырывать не надо, а пнуть ногой под столом можно. А можно и самой больше пить – ему меньше достанется. Муж жену до дома всегда донесет, а вот жена мужа – навряд ли. Тем более ты, тощая такая. Захар вон какой богатырь: на тебя облокотится, ты и скукожишься.

Я поражалась такой логике и не возражала, поскольку давно свыклась с мыслью, что все их семейство слегка своеобразное.

Когда я пришла с работы, сготовила поесть для всех и все сели ужинать (включая мужа, которому как следует закусить не дали), разыгрался очередной скандал. Как по нотам.

Нота первая: почему муж отсутствовал дома, а я, чтоб он с утра не ушел, не легла пред ним костями?

Нота вторая: я поставила перед мужем не его любимую тарелочку с каемочкой в цветочках.

Нота третья: картошка даже вареная выглядела преступно начищенной.

После этого все ноты стали сливаться в такой шум, что мне нестерпимо захотелось курить. Но вот досада: все делали вид, что я не курю, и, увидь меня Екатерина Юрьевна с сигаретой, было бы светопреставление.

Удивляюсь, как я все это и ради чего терпела? Каждый день было одно и то же: кляча тощая, неумеха, распутная. На последнем обстоятельстве Екатерина Юрьевна любила концентрироваться подолгу, со смаком рассуждая о том, как на меня смотрят мужики (и что они только во мне находят) и как мне повезло с ее Захаром, которого я абсолютно не стою. А так как я не понимаю счастья, на меня свалившегося, то, естественно, пойду налево и изменю ему много раз, а если он со мной разведется, то сразу же найду другого наивного человека и выскочу за него замуж. Фантазии свекрови доходили так далеко, что иногда мне приходилось прерывать их, сбивая вопросами типа «Как скоро после развода женится Захар?» или «Если у меня будет ребенок от него, будет ли он платить алименты?» и прочими нелепицами. Однако Екатерина Юрьевна подробно теоретизировала все возможные варианты. Захара при наших таких разговорах не было никогда: да его и вообще все стали видеть крайне редко. Он работал, спал, а в свободное время уходил к друзьям. Его можно было понять: дома – «война и немцы».