Забытое слово

Как-то раз свекровь стала ломиться в дверь ванной, где мылся Захар. «Потереть спинку», – пояснила она.

– Я сама могу потереть ему спинку, – сказала я.

– Ты не умеешь. У меня в сто раз лучше получается.

И она вошла к нему и терла спинку и всякие другие места.

На мое удивление он сказал:

– Ну и что? Она моя мама.

На правах мамы она влетала ночью в нашу комнату «поправить одеяльце», «прикрыть форточку» и «просто убедиться, что все в порядке».

В конце лета я сказала Захару, что жить с его родителями не могу и, если он не найдет жилья, ухожу к своим.

В конце августа заболела ангиной. Горло было обложено так, что трудно дышалось. Когда температура поднялась до тридцати девяти и семи и не хотела сползти вниз хоть немного, я попросила Захара вызвать скорую. Поскольку в то время в городе свирепствовала эпидемия дифтерита, меня сразу увезли в больницу: да я особо и не отказывалась, так как состояние было хуже некуда. В больнице продержали меня десять дней; за это время сделали анализ, который показал, что дифтерийной палочки у меня нет, и выписали выздоравливать домой.

Когда я добралась до квартиры Захаровых родителей (из больницы не смогла до них дозвониться), то просидела у дверей квартиры около часа. Ключей у меня не было. Вероятно, они уехали в деревню, так как была суббота, но мне было обидно, что никто из них не навестил меня в предыдущие два дня и не предусмотрел возможной моей выписки.

Поняв, что сидение на лестничной площадке не имеет больше смысла, я с огромной сумкой поплелась пешком до матери (денег на проезд тоже не было).

Мама оказалась дома и очень обрадовалась, увидев меня. Мы обнялись, я присела на скамеечку в коридоре и заплакала.

– Плюнь на них, не переживай, – стала успокаивать меня мама, сразу поняв, в чем дело. – Не стоят они того, чтобы так плакать. Ну, тебе же есть куда пойти. Мы есть. Раздевайся, отдохни.

– Мам, я насовсем к вам хочу.

– Оставайся насовсем.

И я осталась.

В понедельник вернулись муж с родителями. На следующий день, во вторник, Захар, вероятно, решил меня навестить и был удивлен, узнав, что выписали меня еще в субботу. С таким удивленным лицом он и заявился вечером к моим родителям. Дверь открыла я.

– Вот ты где! А что же ты ничего не сказала?

– Когда?

– Да хоть в воскресенье вечером: мы уже приехали. Что же я, волноваться должен? И родители мои в недоумении: трудно тебе позвонить?

– Захар, зачем мне вам звонить? Не беспокойтесь.

– В каком смысле?

– В прямом. Я у мамы буду жить.

– А я?

– А ты живи где хочешь.

Захар уставился на меня как баран на новые ворота. Мы постояли так минутку, потом я сказала «пока!» и закрыла дверь.

После этого две недели ни от Захара, ни от его родителей не было никаких вестей. Я уже почти успокоилась и настроилась на новый этап свой жизни, как вдруг Захар пришел ко мне на работу.

– Я нашел жилье. Общежитие, правда. Мой друг женился, и жена, Светка, у него живет. А сама она нездешняя и в общежитии прописана. Теперь оно ей не нужно, так можно нам пожить. Пойдешь?

– Пойду, – согласилась я.

В общежитии

Общежитие было как все общежития: ветхое, неухоженное здание с давно не крашенными коридорами и лестницами и вечно недовольной вахтершей на входе. В нашей комнате были довольно приличные обои и светлый потолок (видать, опрятная эта девица Света). Она же и договорилась о том, чтобы нас пустили пожить; поэтому мы беспрепятственно пронесли через вахту платяной шкаф и малюсенький холодильник (мне дала им попользоваться бабушка): это была вся наша мебель.

Ну а далее для тех, кто не знает: общий душ, весь покрытый ржавчиной; общая кухня, полная тараканов; куча соседей, интересующихся твоей личной жизнью.

Но все это вместе было лучше того, что я имела, живя с Варей и Ленькой, и поэтому чувствовала себя в этой обстановке как рыба в воде. Нам не хватало денег на еду – но я привыкла быть голодной. У нас не было ни телевизора, ни радио – но я могла обходиться без их дребезжания. Множество соседей для меня было плюсом: я любила общение. И что удивительней всего: я была готова на еще большие неудобства, лишь бы у нас с Захаром что-то наладилось. Я все сильнее чувствовала привязанность к этому человеку. Две недели, которые я провела без него, были для меня мучительны: я сама не ожидала, как плохо мне без Захарова внимания. Один раз мне приснился сон, будто он целует и обнимает другую женщину, и я закричала от боли и негодования. Я ревновала! Впервые в жизни я стала ревновать!

А Захар стал пить. Он пропадал сутками, потом появлялся, говоря, что жить без меня не может, потом кричал в истерике, что не может жить в таких условиях, что задыхается от скуки без телевизора, уходил на работу и после смены «зависал» у кого-нибудь из друзей до тех пор, пока не кончалось спиртное.

Однажды, во время отсутствия Захара, наведалась ко мне свекровь. Первым делом она ринулась к холодильнику и, вытащив оттуда кастрюлю, подняла крышку. Поморщилась:

– Ты этой гадостью его кормишь? Да на нем уже штаны сваливаются!