Подобно дворцу, храм тоже был сожжен, а перед сожжением полностью ограблен. Под бетонным покрытием скамей были встроены длинные деревянные ящики. Они были взломаны и опустошены; пол завален табличками из храмового архива, обломками мозаики из слоновой кости и фрагментами битой скульптуры. Среди находок любопытна, например, разбитая на добрую сотню осколков терракотовая жаровня или подставка для вазы в форме барабана, декорированная терракотовыми барельефами разных богинь и одной фигуркой сраженного воина (?). Возможно, это была иллюстрация к какой-нибудь легенде. Попадались части скульптур: прически, куски бород, тщательно вырезанные из мыльного камня; лица, возможно, были из слоновой кости, а тела из позолоченного дерева.
Здесь были найдены также две чрезвычайно, интересные человеческие головы, вырезанные из диорита, которые могли принадлежать скульптурам, стоявшим на храмовых скамьях. Одна из них, очень пострадавшая, в египетском стиле — работа не египетского, а местного мастера, который пытался не слишком искусно подражать египтянам. Эта скульптура, очевидно, относилась ко времени, когда Ярим-Лим стал обретать независимость, когда влияние фараонов XII династии было в Алалахе еще сильно и член царского дома считал своим долгом иметь свое изображение, выполненное по художественным канонам, принятым при дворе сюзерена. Но в манере исполнения головы другой скульптуры — хочется думать, что это портрет самого Ярим-Лима, — нет ничего египетского. Это работа иной школы (и соответственно выполнена в иных политических условиях) и представляет собой оригинальное произведение искусства.
По технике исполнения эта скульптура напоминает шумерское искусство раннего периода. Ближе всего к ней по времени и стилю найденная в Ниневии замечательная бронзовая голова, возможно, скульптурный портрет Саргона, царя Аккада, но она старше нашей скульптуры на несколько столетий. Похоже, должна была существовать (возможно, в Северной Месопотамии) какая-то школа, о которой нам ничего неизвестно; истоки ее восходят к искусству шумеров, но впоследствии она развивалась своим собственным путем и достигла такого уровня, до которого редко поднимались на Ближнем Востоке. Эта голова Ярим-Лима(?) — единственный образец, но из какого бы центра художественной культуры он ни исходил, это замечательный скульптурный портрет и превосходная художественная работа.
Город, подобный Алалаху, местопребывание царя, чьи владения были разбросаны столь широко и чье богатство накапливалось в основном за счет международной торговли, всегда был открыт различным влияниям извне, но чужеземный характер найденных здесь предметов необязательно свидетельствует об их неместном происхождении. Каменные вазы из загадочного подземелья во дворце могут сойти за египетские, но столь же вероятно, что они местного производства, а мастер выбрал египетский образец только потому, что к нему привыкли его заказчики.
Сырье ввозилось так же, как и готовые изделия. Так, возле внешней стены большого здания периода Ярим-Лима (мы не могли раскапывать его, так как оно находилось непосредственно под более поздним дворцом Никмепа) мы обнаружили мастерскую, в которой изготовлялись обсидиановые вазы. Обсидиан, или вулканическое стекло, доставлялся из Восточной Анатолии; он поступал в форме гладко отесанных прямоугольных блоков размерами 12×8×8 дюймов. Мастер придавал форму вазе, используя старую технику обработки камня — оббивку и отжим, затем сверлил с помощью твердого сверла с круглым окончанием близко друг к другу дыры, а перемычки между ними выламывал; после этого вся поверхность гладко очищалась, отчего изделие становилось матовым и непрозрачным; наконец, сосуд полировался и в законченном виде выглядел как бы сделанным из черного или бутылочно-зеленого полупрозрачного стекла. Изготовление изделий из такого неподатливого хрупкого материала было делом столь же деликатным, сколь и трудным, и можно себе представить, что все производство было сосредоточено в руках нескольких умельцев, чьи изделия продавались на рынке по высоким ценам.