Забытое убийство

— Вы распадаетесь прямо на глазах. Вы почти уже психологический труп: ни гордости, ни чести, ни любви! А вас тюрьма пугает! Слушайте, идите вы со своими комплексами, знаете, куда? О Господи! Как вы меня все огорчаете... Вам же прописывали элениум? Ну и пейте!

Он стал сердито приподниматься со стула.

— Нет! Нет! Я готов ко всему. Что я должен сделать? — высоким, но твердым голосом спросил Винсент Григорьевич.

— Сделаем так: вы отправитесь в себя, как в путешествие. Спокойно, без истерик. И будьте бесконечно внимательны: возможно, наткнетесь на какой-то забытый день, или месяц, или даже год (бывает, и год вычеркивается из памяти!). В общем, на какой-то период, который откроет вам, что же, наконец, произошло! Однако учтите: на путях самоанализа возможны ошибки и недоразумения. Поэтому, как что-нибудь найдете, сразу же звоните мне: мы вместе попробуем разобраться, то это или же не то. Вот телефон, звоните даже ночью, не шутите с этим... Вот вам моя рука!

Они попрощались настоящими друзьями, и Винсент Григорьевич не спеша, но бодро отправился к трамваю. Сердце его стукало порой неожиданно громко, складывая странную жалобную мелодию; в глазах стояли наготове слезы, но они не выкатывались, а создавали зыбкие линзы, сквозь которые горько и по-новому сиял обыденный мир.

2

Первым, кого вспомнил Винсент Григорьевич, чтобы обвинить себя, был, конечно, Валера. Тут и стараться особенно не пришлось: почва была подготовлена — все друзья Валеры винили себя. Не уследили, не уберегли хрустальный светильник, который им самим светил в тяжкие минуты. Но хотя у Винсента Григорьевича был к себе особый счет, детали поначалу вспоминались плоховато.

Память оказалась упругой субстанцией и выталкивала Винсента Григорьевича из своих глубин, не давая ощутить прошлое как полнокровную жизнь. Тем более — прозреть правду. Думалась всякая банальщина: бедный ушедший был так хорош, что, похоже, не могла снести его земля. И вины ничьей нет в том, что буквально за три недели с жестокой жадностью сожгла его проклятая пневмония.

Винсенту Григорьевичу вспоминались прогулки с Валерой и поездки в Пулковскую обсерваторию. Там покойный имел обыкновение кивать, как старой знакомой, какой-нибудь слабо видимой звезде. Но друг так и оставался для мучительно вспоминавшего Константинова туманным, отвечая на неожиданное внимание вопросительными взглядами и скептическим покачиванием головы из небытия. Не хотел он раскрывать тайную причину своей смерти или же не было никакой тайной причины?

Да или нет?

«Ну что это за бледные тени! — вздыхал Винсент Григорьевич. — Ведь как было все ярко, куда-то мы бежали огромными шагами или ели вкуснейший шашлык. Причем куски были гораздо крупнее современных! Все ты мне врешь, голубушка память. Инвалидка! Как-то ты разладилась, ослабела. А ведь мне еще только-только за сорок. Не хочешь ты работать, вот что я тебе скажу».

А через несколько дней в одном из дневных тяжких провалов в дремоту он вдруг увидел сон — первый за много лет. Ему приснилась помятая несвежая дама в вишневом крепдешиновом платье с глухим воротом. Она посмотрела на него свысока и, хотя он видел ее впервые, устало обратилась на «ты»:

— Послушай, что ты ко мне пристаешь? Что я тебе — проститутка?

Винсент Григорьевич тотчас же проснулся. Он был удивлен даже не даме, а сну вообще (стал забывать, что это такое). Но кто эта особа? Вечером его осенило, что нагрубившая дама и есть его память.

Он бросился звонить доктору, чтобы пожаловаться на своевольную даму, но тот поднял его на смех:

— Все элементарно, дорогой кандидат наук! Вам приснился ваш собственный угрюмый фантом, а не действительный символ памяти. На самом же деле память, э-ээ... прекрасна и плодоносна. Все в ней сложно и многопланово. Тут скорее подошла бы раскрывающая объятия оптимистка с полотен Рубенса! А вот за то, что пытаетесь взять след, хвалю. Рекомендую применить следующую методику. Постарайтесь любой ценой уснуть в начале ночи. Хватите стакан водки, наконец! Вы, конечно, скоро проснетесь, но путь к воспоминаниям должен существенно упроститься. И звоните, звоните!

В тот же вечер Винсент Григорьевич, морщась и давясь, принял старой, оставшейся с жениного дня рождения водки и действительно уснул. Через полчаса он проснулся — опять резко, как ужаленный — и отправился по привычному маршруту на кухню. И там вспоминал, что ему привиделось. А под утро вернулся в кровать и проспал еще полчаса — правда, тяжело и тупо, без отдохновения.

Ночная жизнь Винсента Григорьевича получила теперь своеобразное обрамление. Он входил в нее через кратковременный сон, как в ворота, а утром, тоже через быстрый и тяжелый сон, выходил.