Забытое убийство

Позиция, занятая Австрией по отношению к своему бывшему политическому союзнику, перекинувшемуся на сторону противника, хорошо сформулирована в словах патетического обращения кайзера Франца-Иосифа I[114] к своему народу. Эти слова помещены на памятных нагрудных знаках австрийцев 1915 года: «Ein Treuebruch, dessengleichen die Geschichte nicht kennt» – «Предательство, какого не знает история».

Впоследствии слово «ирредента» станут применять уже не только к итальянским группам, но ко всякому целостному народу, проживающему на территории другой страны по законам своей исторической родины. Упрямство в достижении цели, единство, непримиримость и радикализм сделали такое явление, как ирредента, чуть ли не главной проблемой XX века.

2.3. «Paese grande» [115]

Рядом с Тиролем все время ощущалось горячее дыхание союзной средиземноморской державы, некогда владевшей этими землями и теперь получившей на них мощного троянского коня в лице ирредентистских студенческих организаций.

Италия[116] начала XX века была страной идеализма, эстетизма и университетов. Сочетание ветхой древности с радикально-экстремистским стремлением к новизне определяло настроения итальянцев, придавая итальянской культуре рубежа XIX и XX веков неповторимый авантюрный шарм и декадентский привкус. Страсть к созданию всевозможных великих теорий и всеобъемлющих энциклопедий охватила интеллигенцию. Журналисты были философами, а философы – журналистами. Двое самых энергичных из этой братии – Джованни Джентиле[117] и Бенедетто Кроче[118] – сочиняли о великом будущем манифесты и статьи для журнала «La Critica».

Это идеалистическое и антиметафизическое будущее было до того красивым и неясным, что едва ли когда-нибудь могло из мечты перерасти в реальность, но в нем виделась никогда не заканчивающаяся революция, переворот во всех областях жизни: «Автор сего полагает, что один из самых больших успехов Италии за последние десятилетия – соблюдение правил, установленных университетами, школами и другими учреждениями образования в методах поиска и архивации. Поэтому автор является убежденным сторонником того, что называется историческим или филологическим методом. Но с той же убежденностью он считает, что подобного метода недостаточно для удовлетворения всех потребностей мысли. Следует способствовать пробуждению философского духа в обществе. В этом смысле критика, историография и сама философия могут извлечь пользу из продуманного возвращения к традициям познания, в которых сверкала идея духовного синтеза, идея гуманизма. К несчастью, эти традиции оказались прерваны после завершения итальянской революции»[119].

* * *

В то же время в литературно-политических салонах культурной аристократии набирал силу уже упомянутый ранее эстет Габриеле Д’Аннунцио – будущий автор не только романов, пьес, статей и стихотворных сборников, но и того самого осужденного австрийским кайзером в 1915 году «предательства, какого не знает история».

Да, это его, Габриеле, идея – предать договор с Австрией и поторговаться с Антантой за Южный Тироль. Его, а вовсе не уроженца Тренто Чезаре Баттисти, готового расшибить себе голову за эту идею. А ведь Д’Аннунцио даже и не жил там, в Тироле, в Тренто. Зачем ему? Главное – ворваться, нашуметь, заявить о себе, а потом облить всех ледяным взглядом. И его будут вспоминать в истории как автора этого дерзкого прорыва. Одним – виселица, другим – слава.

В начале Первой мировой войны Д’Аннунцио выступал на политические темы: «Без нас они сыграли фарс объединения в Лигу – объединения, которое разъединяет. Они замышляют подписать без нас этот клочок бумаги, который у них называется справедливым миром. Без нас они уже готовятся извлечь выгоду из нашей нерешительности и нашей медлительности! Итак, я утверждаю – если наши руководители вернутся на те же места, все будет потеряно, даже честь!»[120]

Его выступления режет цензура, но память остается.

Чезаре Баттисти был героем и молодежным лидером в Южном Тироле. В Риме он лишь один из борцов ирреденты, один из политиков-эмигрантов. Его еще мало замечают и мало откликаются. И пока Д’Аннунцио громогласно презентует свою идею в салонах аристократии и коридорах власти, Чезаре идет на радикальный шаг – он врывается в кабинет императора Виктора-Эммануила и страстно убеждает его, тоже географа по образованию, что вступить в войну за итальянский Тироль необходимо, потому что у них, трентинских итальянцев, есть все, чтобы победить, – знание местности, силы, воля, готовность умереть за правое дело. И ведь убедил.

Странно это – умереть за свою родину, но за чужую идею. А ведь именно такое с ним и случится: он пойдет воевать за идею, громко высказанную заносчивым поэтом Рапаньетта из провинции Абруцца, автором салонных эротических романов и пьес о сверхчеловеке.

При упоминании идеи освобождения Тренто имя Чезаре Баттисти в словарях даже не упоминается. Он не герой этого прорыва, а его священная жертва.