Забытое время

Но если они хотят упечь Чарли, зачем притащили с собой пацаненка? Чарли не въезжал. И от пацаненка этого жуть берет. Он все пялил на Чарли чудны́е блестящие глаза.

— Итак. Зачем вам моя мама? — плюнув на интермедию «приятный молодой человек», спросил Чарли и прищурился.

— Это, боюсь, между нами и ею, — ответила тетка. Напряглась, кажись.

Ой-ёй.

Тут Чарли посетила мысль. Она воссияла в мозгу многообещающим шансом, так что Чарли высказался вслух:

— Вы часом не с телевидения?

— Что?

— Ну, «Знаменитые преступники Америки»[43], что-нибудь такое?

— Нет. Увы.

— Ага.

Мама вечно говорила, что надо бы выступить по телику, рассказать всей стране. Но, по наблюдениям Чарли, пропавших черных детей по телику не показывали. Только красивых белых девочек.

Ну и кто они такие? От шмали расхрабрившись, Чарли смерил их долгим взглядом, посмотрел, как они смущенно переминаются. Так вам и надо. Валите отсюда, странные белые люди.

Пауза. Молчали все, кроме пацаненка — тот подпрыгивал на цыпочках и бубнил себе под нос: «Это здесь, это здесь».

Валите, валите, странные белые люди, валите, про себя твердил Чарли.

— Мы попозже зайдем, — сказал старик.

Аллилуйя. Вы, мистер, прямо-таки телепат. (Может, еще осталось время на порнуху?)

— Нет! — Голос у пацаненка был крохотный, совсем малышовый, будто он гелия надышался. — Я хочу здесь!

— Мы совсем скоро придем опять, договорились? — Тетка взлохматила ему волосы. Она больше не походила на копа.

— НЕТ!

Да ты достал уже, пацан.

— Мы придем опять, Ноа. Все нормально.

Пацаненок расплакался. Старик присел перед ним на корточки и что-то тихо спросил — Чарли не расслышал. Пацаненок кивнул. И ткнул в Чарли пальцем:

— Ну да. Это Чарли.

Старик и тетка посмотрели на Чарли. Тот вспотел, будто где-то накосячил.

— Я ему ничего не делал, — сказал он. — Я его и не знаю вообще.

Он с мольбой заглядывал им в глаза. Трава, похоже, не такая уж и мазовая. На измену сажает.

— Тебя так зовут? Чарли? — спросил старик.

— Ага.

Все четверо постояли, переминаясь на тесном бетонном крылечке, и блондинистый пацаненок все рыдал, а Чарли мороз подирал по коже.

В конце концов его осенило: может, мама-то с этими людьми знакома. Они же в курсе, как его зовут. Мама его убьет, если узнает, что он их на крыльце держал.

— Хотите зайти в дом?

— Очень было бы мило, спасибо, — ответил старик. — Мы долго ехали.

Что делать-то с ними, с дедулей, и теткой, и хлюпающим пацаненком, которые торчат у тебя в гостиной? Старик примостился на краю дивана, будто вот-вот готов вскочить, и взялся что-то записывать паутинными каракулями в желтый блокнот.

— Это здесь, — опять сообщил пацаненок. Разволновался он, похоже, будь здоров. Забегал по комнате, а тетка (небось, мамашка его) бегала за ним по пятам.

Полагается что-то такое сделать — но что? Идея посетила Чарли не сразу — услужливым трепещущим призраком сгустилась в углу, постепенно обрела вес, задвигалась, просквозила через мозг. Еда. Когда приходят гости, им предлагают поесть.

— Хотите есть? Перекусить чем-нибудь?

— Это было бы мило, — опять сказал старик. И посмотрел благодарно, будто весь день не жрал.

Когда Чарли вернулся из кухни (ничего не принес, кроме стаканов с водой из-под крана, — в холодильнике шаром покати, только подсохший соус для пасты и мороженое в морозилке, но мороженое Чарли приберегал для себя), пацаненок стоял перед камином и тыкал в ферму на картине, которую нарисовал дедушка Джо, пока еще не умер.

— Это наверху было, — говорил пацаненок. — На чердаке.

— Ага, мы перенесли сюда, когда папа уехал… — И Чарли осекся. — Что ты сказал?

— Папы нет?

— Мой отец живет теперь в Йеллоу-Спрингз.

— Зачем он там?

— Ну, они с мамой больше не ладили и…

Пацаненок смотрел на него во все глаза. Чудной ребенок — не то слово.

— Мои родители… они расстались.

— Расстались?

Лицо у пацаненка задвигалось — он переваривал эти новости.

— Ты знаешь, что такое «расстались», малыш? — спросила тетка. — Это когда отец и мать решают жить в разных местах…

Пацаненок между тем направился к пианино, открыл табурет.

— А где вся музыка?

— У нас нету музыки.

— Была музыка.

У Чарли ехала крыша. По тяжелой. Реальность уплывала. Может, друг Харрисонова брата что-то добавляет в эту траву — пейот, например. Чарли слыхал, иногда бывает, добавляют в траву что-нибудь глючное, трипуешь только так, хотя зачем это надо, Чарли не в курсах, для него-то вся суть травы — нервы пригладить.

Чарли глянул на пацаненка. Тот сидел на фортепианном табурете. Ну постарайся, Чарли, давай.

— Играешь на пианино?

Пацаненок сидел себе и сидел.

— Нет, он не умеет, — сказала тетка.

И тут пацаненок заиграл на пианино. Тему из «Розовой пантеры»[44]. Чарли ее сразу узнал, с первой же пары нот. Сто лет не слышал, но прежде, когда ее играл брат, звучала она каждый божий день, иногда раз в два часа, пока папа не пригрозил брата придушить, и теперь Чарли понял без намека на тень сомнения, что Ему Настал Трындец. Трындец Ему Настал. Ему Трындец, он сейчас с катушек слетит, вот сию секунду, прямо перед всеми этими белыми людьми.

— Перестань это играть, — сказал Чарли пацаненку.

Пацаненок не перестал.