Забытые

Тревога жрет наши сердца,
А крысы – наши вещи.
Клопы бегут по волосам,
Их седина теперь блестит зловеще.

Когда не хватает в печке угля,

Когда у нас нет и простого пайка,
Когда ночь царапается и кашляет,
Кому нам жаловаться?

Нам хлеба не хватает – нас это убивает.

Наш суп прозрачней, чем вода,
И животы кричат, бурлят.
Кому нам жаловаться?

Когда ночные все рубашки мы порвали,

Измяли, разорвали, крысы их сожрали,
Когда и сахар отобрали,
С которым этот кофе мы хоть как-то допивали,
Кому нам жаловаться?

Когда сабо у нас украли,

Когда все туфли мы порвали
И даже кружки нет,
Когда из крыши льет вода,
Кому нам жаловаться?

Когда мы страх мышей не можем превозмочь,

Значит, у нас нет больше сил.
В девять часов – приказ «молчать,
Свет выключать».
Мы засыпаем с жалобами вместо подушек.

Голос Лизы, обычно чистый и звонкий, дрожит. Ее грудь вздымается от гнева и ощущения несправедливости: она держала эти слова в себе, словно птичек в клетке, которые хотят лишь вырваться на волю, привлеченные мелодией. Вдруг дверь открывается, и Лиза, охваченная ужасом, оборачивается. На лице коменданта Даверня застыло странное выражение – одновременно веселое и торжественное. Он стоял за дверью и прослушал всю песню до конца. Если о содержании песен станет известно, ему придется отвечать перед военным трибуналом. Но зачем запрещать правду? И если эти чужестранки с нежным цветом кожи и длинными, белоснежными, как у лебедей, шеями должны умереть в его лагере, то разве они не имеют права на лебединую песню?

– Через три дня, двадцать первого июня, накануне летнего солнцестояния, мы организуем ваше выступление. Билет будет стоить пять франков. Два франка пойдут на нужды лагеря, то есть на улучшение условий вашего пребывания здесь, остальными средствами вы сможете распорядиться, как пожелаете. Мы поставим пятьдесят стульев для зрителей. Если условия вас устраивают, то я буду признателен вам, если вы как следует подготовитесь, иначе премьера станет вашим последним выступлением. Дорогие дамы, я надеюсь, что вы отдаете себе отчет в том, какая это привилегия: несмотря на то, что вы принадлежите к вражеской стороне, вы сможете выступать на сцене. Не разочаруйте нас.

Комендант поворачивается на каблуках, и широкие деревянные рейки сдвигаются с места. В них не хватает гвоздей – накануне их вынули испанцы, чтобы потом повторно использовать. Разумеется, своему начальству и тем более местному Давернь ничего не сказал, поэтому ответственность за выступление «Голубого кабаре» полностью ложится на него. Если оно станет отвлекающим маневром для бегства из лагеря, его военная карьера закончится. Но Давернь хотел бы, чтобы у этих женщин осталось хорошее впечатление о милой Франции, которая была его родиной, а ради этого стоит рискнуть. Чтобы проводить коменданта с музыкой и заодно поблагодарить его за то, что он выполнил ее просьбу и наполнил смыслом хаос, который их окружает, Ева запела, впервые за все это время, «Месье в белых перчатках»:

Раньше я был господин элегантный,
Модные брюки и галстук, воротник импозантный.
Я был победитель галантный,
Боль мира меня задевала
Не больше, чем шляпа, то есть мало.
«Перчатки важней!» – все внутри мне кричало.
Я был не мелочен и в общем-то обычный горожанин,
Вполне себе типичный парижанин,
Не понимал, что кто-то может быть изранен.
Но теперь все не так,
Я скатился на дно,
Мои прошлые мысли – мой враг.
Прощайте, галстук, шляпа и достатки!
Теперь я снял свои перчатки,
Забылся в жаркой лихорадке,
Узнал, что такое слезы другого,
Плач одиноких и беспомощных людей,
Которые во сне видят детей и их кроватки.
Я больше не мсье в достатке.
Я – только человек, и все со мной в порядке.