Забытые

Что это за жуткий тип
С горбатым острым носом?
Его как будто трактор сшиб.
Губа висит… Я к вам с таким вопросом.
Его ты не поймешь:
Сегодня – кредитор, а завтра – жулик.
А вас, смотрю, не проведешь!
Это жид, это жид,
Это грязный жид!

Кто лени царь и государь,

Кто пользуется ближним,
Кто без своей страны бунтарь
И с прошлым никудышным?
Кто в мире живет как попало,
От случая к случаю и как-то так?
Видали такого нахала?
Ответите быстро, вопрос ведь – пустяк!
Это жид, это жид,
Это грязный жид!

Кто делает политику,

Торговлю кто ведет,
Кто не выдерживает критики,
Кто хлам сбывает, продает,
Кто делает республику?
Ой фу, какая гадость!
Не будем томить!
Нам скажете на радость:
Это жид, это жид,
Это грязный жид!

Кто развязал эту войну,

Кого печаль других не ела,
Кто думал: «Я богатство привлеку,
Ведь это прибыльное дело»?
Какой стратег никчемный
Мог развязать конфликт,
Ведь кошелек его огромен?
Ваш вынесен мигом вердикт:
Это жид, это жид,
Это грязный жид!

Какое же коварное создание

Бросает все свои дела,
Все забывает начинания,
Как только грусть его взяла?
Кто бессилен в своей злобе,
Наследник вечного жида,
Кто вечно шляется в Европе
Туда-сюда, сюда-туда?
Это жид, это жид,
Это грязный жид!

Так вот какой стала Франция? Лиза тянется к ручке приемника, чтобы его выключить. Пальцы, скользя по столу, натыкаются на какой-то предмет. Вот она, открытая папка, на которой аккуратным почерком, черным по белому, выведено: «Административные документы женщин арийского происхождения». Одной добродетели недостаточно для того, кто испытывает потребность в правде, для того, кто ее боится, все является искушением. Лизу мало волнуют незнакомые ей имена, она не намерена копаться в скрытых амбициях заключенных. Ее интересует только Ева. Лиза просматривает личные карточки, где указаны последние известные адреса проживания, фамилии после замужества, идентификационные номера, связи с политическими партиями или организациями. На двадцать шестой странице – Ева Плятц. Значит, все правильно, ошибки не было. Лиза вынимает из папки бумагу, чтобы рассмотреть ее получше, убедиться в том, что глаза ее не обманывают. Женщина начинает дрожать. Ее охватывает гнев – чувство, доселе ей неведомое. Но в личном деле Евы есть небольшое примечание: ее отец, ставший офицером Sturmabteilung[78], «коричневорубашечником», требует ее немедленного возвращения в Германию. Она не солгала! Лиза заливает бумагу слезами, целует ее, не в силах сдержать порыва. Их дружба, связь, которая между ними установилась, не нарушена. Еву направили в блок L против ее воли.

– Я-то думал, вы бережете свои поцелуи для одного из испанцев, – произносит Давернь, шаги которого заглушила веселая музыка, доносившаяся из радиоприемника. – Вы увидели все, что хотели, или вас интересует еще справка о состоянии моего здоровья? – продолжает комендант.

Лиза бормочет оправдания, в которые и сама не верит. Она совершила серьезный проступок.

– Мадемуазель, я благодарен вам за то, что вы так внимательно следите за документами. На сегодня хватит. Но, поскольку вам, похоже, нравится работать с бумагами, я попрошу вас составить документ, который требуют оккупанты. Пожалуйста, потрудитесь перечислить фамилии женщин еврейского происхождения, пребывающих с вами в одном блоке, и передать список мне.

Значит, никто их не пожалеет! То, чего все так опасались, началось: женщин разделяют на хороших и плохих. Часть заключенных будет переведена в блок L, настоящий Ноев ковчег, построенный для тех, кого отправят в новую Европу, а остальным придется утонуть.

– Как только вы предоставите мне этот список… все те, кто сможет подтвердить свое место проживания, а также наличие средств к существованию, будут без промедления отпущены. Я лично сегодня же оформлю для каждой документы на освобождение.