Забытые боги

Приняв решение, я встал и взялся за чурбак. Поставил для начала "на попа". Ладный, но уж очень тяжелый, сырой. И — принялся, ради пробы, кантовать. Потом вернулся за рычагом, но пока что покатил ногами. Вот пошел в дело и рычаг…

Дорога была на этот раз вдвое длиннее, потому что кустарники приходилось обминать.

Какую распрекрасную радость я испытал, увидав свой ручей! Дуб, ручей, примятую траву у моего дерева, след от костерка — это, братцы, уже становится "домом". Для сердца уголком, вот чем! Особенно после такой работы. Последними усилиями я перевалил чурбак через ручей и с ощущением выполненной работы привалился спиной к дубу. Вытянул ноги. Услышал плеск воды. Почувствовал дуновение ветерка.

Лес справа от меня снова стоял неподвижной стеной; шевельнулась, правда, веточка невысокой елки, но это она занимает прежнее, после моего прохода, положение. Шевельнулась и замерла — словно опустилась щеколда на двери.

Зато слева уже заметна глазу тропинка, ведущая к дому.

Полчаса заслуженного отдыха, потом еще немного возни с чурбаком — и вот он утвердился возле сарая. Честное слово, необходимая деталь в картине! И не так уж глупа моя затея. Раз есть камин, есть дрова, то как не быть чурбаку?..

Ну, что мне еще нужно для счастья?

Обед, обед!

Руки дрожали, когда я брался за кастрюльку, чтобы налить в нее воды и сварить гречку, когда я открывал банку с говядиной, когда доставал из кулька нарезанный хлеб, но это довольно быстро прошло.

Лес закрыт

Утром, заваривая чай, я обнаружил, что бутыль с родниковой водой почти пуста. Нужно идти к ручью. И сразу после завтрака я вылил из бутыли остатки воды в чайник, погрузил ее в черную сумку с наплечным ремнем и направился по росистой еще полосе луга между сараем и лесом к началу моей тропинки. И вдруг увидел, что вход в лес закрыт.

На высоте моего роста была натянута паутина — новехонький граммофонный диск с ходящей по нему радугой и пауком-музыкантом в самой середке. От паутины к двум кустам свидины по бокам тропинки шли четыре прочные нити. Нижние, что чуть ли не касались травы, были в росе и оттого толще и белее верхних, круг же паутины был уже сух, блестящ и радужен. Варваром нужно быть, чтобы разрушить дивное это сооружение. Для паука это то же самое, что для нас Эйфелева башня.

Я, как всякий нормальный человек, немного мистик. Некоторая дремучесть, первобытность чувств мне свойственны так же, как, может быть, большинству людей. Правда, я касаюсь мистики мимолетно, только краем сознания, потом опоминаюсь.

Увидев преграду из паутинного сооружения, я, "немного мистик", в лес входить не стал. Откуда мне знать, на каком языке лес разговаривает с человеком! Может быть, как раз на этом. Вот сухая ветка легла нежданно поперек моей дорожки… Вот утренняя паутина сверкнула мгновенной радугой впереди меня… Ведь слов-то лес не произнесет. Но он их может навеять, внушить. Накидать, как осенних листьев на голову и под ноги. А какой-то лист бросить прямо в подставленную ладонь. Желтый, с багрянцем возле жилок…

Что с тобою, клен?

Желтых птиц

Запускаешь по-детски…

произнес я по инерции трехстишие, которым связано было безгласное дерево с моим представлением о нем.

Я вернулся домой. Вода в чайнике пока есть, да и ее еще много в баке над головой. Схожу в лес попозже.

Настромление

Следующий день был и солнечный и безветренный, но с какой-то мерзостью, с какой-то подляной за пазухой. Да, да, было в этом Дне еще что-то кроме температуры, атмосферного давления и влажности (магнитной бури не обещали, я проверил по компьютеру). Еще что-то бывает, кажется, в Дне, какая-то химия, какое-то вкрапление и ты, в него, в этот День, помещенный, как сухарик в стакан чая, размокаешь и разнюниваешься.

Хотя вполне возможно, что вся эта мерзкая химия произошла в моем собственном внутреннем растворе, подогретом, как известно, до 36,8 градусов.

Ну-ка попробуем ее одолеть. Вот что у меня есть в запасе для этого.