Забытые по воскресеньям

Люсьен проставился и во всеобщей суете совершил подмену под стойкой бара.

Элен опустила руку внутрь второго берета, а Люсьен сделал вид, что читает выпавшее имя.

В тот вечер, выметая опилки, Элен нашла 29 клочков бумаги с именем «Симон» за пустыми бутылками. Прочесть их она не сумела, но замела вместе с мусором и заставила исчезнуть в водосточной канаве, чтобы никто их не нашел. Элен не знала, что нацисты делали то же самое.

* * *

Симон появился снежным днем 1938-го. Вошел через заднюю дверь со стороны чулана, как делают те, кто вечно за все извиняется, выпил кофе и объяснил Люсьену – по-французски он говорил с сильным акцентом, – что бежал из Польши, чтобы укрыться на родине прав человека, и что с тех пор у него вошло в привычку никогда не входить через главные двери. Из вещей у него были только скрипка и куртка.

Пятидесятилетний Симон на родине делал скрипки, его мастерскую разграбили и сожгли, но самого не добили – случайно, зато вырезали ножом на лбу слово zydowski – «еврей».

Шрам зажил, но все еще был заметен, особенно когда лицо Симона загорало, поэтому он всегда ходил в маленькой, надвинутой на лоб шляпе. Симон был высокий и худой, с большими сильными руками, совершенно не подходившими к его хрупкому телу. Седоватые волосы росли так густо, что не оставляли ни малейших шансов дождю добраться до макушки.

Перед тем как заговорить, Симон всегда улыбался. Словно ни одно слово не могло сорваться с языка не «сдобренным».

Люсьен и Элен предложили ему пожить у них несколько дней, заняв пустующую до поры до времени детскую.

За стол и кров он должен был играть на скрипке, развлекая посетителей, «заскучавших» в ожидании неминуемой войны, но Симон испугался, что голос волшебного инструмента привлечет «злых волков».

Он впервые снял свою несуразную шляпенку, потер ладонью голову и предложил альтернативу – согласился играть для них двоих. За несколько часов он стал другом Симоном, настоящим другом, чье присутствие рядом чарует своей добротой.

Симон считал Люсьена интеллектуалом, который сделался официантом ради любви, хотя мог бы преподавать, а не разливать дни напролет вино клиентам. Симона восхищало, что Люсьен решил иметь только одну ученицу – Элен.

Стоило ей однажды склониться над Симоном, чтобы зашить проеденные молью дыры на его свитере, и он понял причину самоотречения Люсьена.

Глава 29

– Фамилия. Имя.

– Неж. Жюстин.

Он вносит данные в компьютер, печатая двумя пальцами. Не знала, что такие «умельцы» сохранились, думала, последние исчезли в конце восьмидесятых.

– Дата рождения?

– 22 октября 1992 года.

– Как давно работаете в «Гортензиях»?

– Три года.

– Должность?

– Сиделка.

Он перестает печатать и внимательно смотрит на меня.

– Неж… Ваша фамилия мне знакома… Чем занимаются ваши родители?

– Они погибли в автомобильной аварии.

– В нашем регионе?

– Национальное шоссе на выезде из Милли в направлении Макона.

– В каком году?

– В 1996-м.

Он резко поднимается, оттолкнув кресло на колесиках к металлическим этажеркам.

– Неж. Ну конечно! Неж. Авария. Я выезжал на место в тот день… Аджюдан Боннетон даже открыл следственное дело.

Слишком много информации в одной фразе. Старски видел моих родителей. Мертвыми. А аджюдан Трюк начал расследование. Зачем?

– Расследование?

– Да. Его кое-что смущало в обстоятельствах случившегося…

– В обстоятельствах? Вы, должно быть, что-то перепутали. Мои родители погибли из-за наледи на дороге.

– Возможно.

– Так написали в газете, – настаиваю я.

Он смотрит на меня, садится и нажимает на клавишу Enter.

– Ну что же, вернемся, как говорится, к нашим баранам. К нашим старым баранам! У вас есть хоть какая-нибудь идея насчет личности человека, который звонит родственникам обитателей этого дома?

– Нет.

– Между тем за несколько последних недель анонимные звонки участились вдвое. Вы не заметили ничего аномального на вашем рабочем месте?

– Мои бабушка с дедушкой… они знают, что после аварии было начато расследование?

– Как их зовут?

У него глаза, как у кузнечика. Зеленого, каких много летом, они больно кусаются, если брать их в руки. Кажется, самки этого вида безжалостно пожирают самцов после соития. Откусывают им головы.

– Неж. Арман и Эжени Неж.

– Не думаю, что им сообщили, это осталось внутренним делом.

– Ну и?

– В каком смысле?

– В смысле расследования. Был результат?

– Нет. Дело закрыли. Я выяснил, что вы берете много дополнительных часов. Это так?

В его взгляде угадывается презрение. Как будто он вдруг почувствовал, что от меня плохо пахнет. Наверное, налетчики, грабящие банки, симпатичнее служащих, работающих сверхурочно «за так».

– Мне нравится работать в «Гортензиях»… А вы можете показать мне дело… о гибели моей семьи?

Он театрально вздыхает, как артист в плохом чешском или немецком детективе, и заявляет:

– Если найдете для меня местного Ворона.

Выйдя из бюро жандармерии, я направляюсь прямиком в «Гортензии», не заходя домой. Хочу видеть Элен. Мне нужно поцеловать ее, вдохнуть аромат кожи и почувствовать себя лучше. Как в конце долгого пути.