Забытые по воскресеньям

Около семи утра Аннет бесшумно, чтобы никого не разбудить, спустилась на первый этаж, разогрела молоко и налила в кружку со своим именем – именинный подарок Эжени той поры, когда она еще только встречалась с Аленом. Этим эвфемизмом в семье Эжени обозначали пару до бракосочетания.

Аннет надела парку, сунула ноги в кроссовки, сняла с гвоздика ключи от машины Армана, вышла из дома и отъехала на девять километров, чтобы отправиться на прогулку в сторону старой часовни на горе Шаван, напоминавшей Канаду в сердце Бургундии.

Ритуал не менялся. Она парковалась у подножия и поднималась до часовенки – ее дверь всегда оставалась открытой, – чтобы полюбоваться восходом через витраж XVI века, изображавший погребение Марии-Магдалины. Внутри – ни скамеек для прихожан, ни горящих свечей, только стены, пыльный пол и завораживавший ее витраж, чудом сохранявшийся много столетий.

Она возвращалась час спустя, принимала душ, кормила Жюля и доставала всех за завтраком рассказами о Марии-Магдалине. О женщине, которая была то ли возлюбленной Иисуса и матерью его детей, то ли верным другом Мессии. В каком-то смысле шлюхой – точь-в-точь как она сама. Шлюха, шлюха, шлюха, шлюха, шлюха, шлюха, шлюха, шлюха, шлюха. Эжени никогда не произносила грубых слов вслух – только мысленно.

По ее расчетам, Аннет должна была проехать первый перекресток, не притормозив, потому что в утренние часы там никого не было, потом спуститься вдоль реки до переезда, находившегося в двух километрах от дома, где крутой поворот обязательно заставит ее нажать на тормоза – и бум. Конец хорошенькой мордашке!

Время от времени Эжени бросала взгляд на «другого», лежавшего к ней спиной и притворявшегося спящим. Она раз десять мысленно проделала путь Аннет от дома до часовни, глядя в потолок, располосованный светом, пробивавшимся через ставни.

Она встала, чтобы приготовить завтрак детям, думая лишь о том, кто явится в дом, чтобы сообщить об аварии Аннет. Обезображенной Аннет, тяжелораненой Аннет, мертвой Аннет, вернувшейся к праху Аннет. Кто?

Они устроят пышные похороны среди ее любимых витражей. Украсят гроб белыми розами. Арман не вынесет несчастья, сломается. Ален начнет новую жизнь, а она, Эжени, будет нянчить Жюля. Ни за что не отпустит внука к этим чертовым шведам.

Когда Аннет с сыном на руках, бледная до синевы, с заплаканными глазами, вошла в кухню, Эжени молча опустила глаза и не подумала поздороваться. Невестка согрела бутылочку и вернулась в свою комнату.

Впервые в воскресенье утром она не взяла машину Армана, чтобы отправиться на пробежку, хотя всегда добиралась до часовни на ней: автомобиль близнецов был хуже приспособлен для езды по предгорью. Так Эжени считала до прошлой ночи. Она поняла, что Аннет любила рулить на машине Армана именно потому, что она принадлежала ему. Аннет не изменяла привычке ни в снег, ни в дождь, словно бы ведомая чьей-то невидимой рукой.

Эжени посмотрела в окно: машина не сдвинулась с места ни на сантиметр. Она обратила внимание, что «Пежо» Армана и «Рено» близнецов припаркованы одна за другой. Такого никогда не случалось. Мальчики всегда ставили свою машину на заасфальтированной площадке напротив сада, которую Арман оборудовал специально для них. Эжени выпалывала сорную траву, прораставшую сквозь асфальт, если близнецы долго не приезжали. Значит, вчера что-то нарушило существующий порядок.

Эжени вспомнила о грузовичке Марселя, который остался на аперитив после «осмотра» стиральной машины. Она поторопилась на улицу, проткнула переднее левое колесо «Пежо», чтобы никто не смог им воспользоваться, и решила, что тормозные шланги заменит на следующий же день.

Она сразу вернулась в дом – хотела убедиться, что Аннет и Ален не вздумают взять малыша с собой на крестины. Не дай бог поссорятся за столом.

…Кроме того, на крестинах выпивают, а это очень опасно…

Глава 74

– Ненавижу воскресенья, – сказал мне Роман.

– Вы всегда можете навестить меня.

Я произнесла эту фразу сегодня утром, глядя на свои ноги, потому что мне снова стало не по силам выносить его взгляд. Смерть Элен вернула меня в «исходное положение».

– Вы останетесь здесь?

– А куда мне деваться?

– Хочу кое-что подарить вам.

Он произнес это, обращаясь к стоявшему перед ним пиву. Наверное, тоже был не в силах посмотреть мне в лицо.

Мы сидели в холодном обезличенном зале вокзала высокоскоростных поездов, до которого от Милли было сорок минут езды на машине. В углу три пассажира пили кофе за стойкой-времянкой, рядом со столиками из литой пластмассы – такие летом выносят из бистро на террасу. Мы сидели рядом с автоматической дверью, которая ходила на холостом ходу. Время от времени нашу беседу прерывал свирепый рев поездов на Лион, Марсель или Париж.

Утром Роман позвонил в «Гортензии» и сказал, что хочет увидеться со мной, «но не там». Туда, то есть в «Гортензии», он пока не готов вернуться, слишком мало времени прошло. Он протянул мне конверт. Большой.

– Откроете, когда я уеду.

Он сказал это моим глазам, потому что мы оба захотели встретиться взглядом.

– Ладно… У меня тоже кое-что есть для вас.