Забытые смертью

— Есть, та самая, которая с Олегом дружила, — вмешалась в разговор мать. И продолжила: — Серьезная девчонка. В училище поступила — на фельдшера-акушера. А вечерами санитаркой работает. Не хочет на иждивении у родителей быть. Она и к нам приходит. Помогает мне. Хотя никто не просит ее об этом. Сама. Не то что Настя, эта все умеет, — хвалила мать девчонку взахлеб.

— А кстати, Настя навещает вас?

— Да ее Андрей выставил. С год назад. С бутылкой пришла. В день смерти Олега. Помянуть решила. Ладно бы одна. Так на хвосте за собой нового хахаля притащила. Оба пьяные. Он и выставил.

— Не потому выгнал. А за то, что на пьяную голову, в день смерти Олега она тебя поминала. Как мертвого. Совсем мозги пропила. Я и вышвырнул. Запретил приходить! — не сдержавшись, сказал правду Андрей.

Федор понял возмущенье сына, но не стал разжигать это пламя. Ушел от продолжения разговора. Он рассказывал Андрею о Якутии, тайге, лесорубах бригады. Вспоминал смешные и забавные случаи.

— У меня в бригаде половина страны работает. Все разных национальностей. Ни одного профессионального лесника. Самая низкая квалификация — повара — у Николая. А живем как одна семья, хоть и чужие друг другу. Конечно, поначалу каждому тяжело. Всяк по-своему в тайгу вживается. Мы помогаем.

— Ну, а ты как, привык? — спросил сын.

— Тяжелее и дольше других втягивался, — честно признался Никитин и продолжил: — Месяца три прошло с того дня, как я в тайгу приехал. Сидим как-то с мужиками у костра. Ночью. Темно, тихо. А мы отдыхаем. Дух переводим после работы. Разговариваем вполголоса. И вдруг слышу я треск кустов. Кто-то к палатке прет. Тяжелый и большой. Раз огня не боится, значит, медведь-подранок. Такие людоедами быстро становятся. А у нас не только путевого ружья, мелкашки нет, чтобы отпугнуть. У всех волосы дыбом встали. Медведь — зверь неуправляемый. На кого кинется? Кому не повезет? И нет бы заорать, в кучу сбиться; от страха языки будто отнялись. И не только встать, пошевелиться не могли. Словно все паралитиками стали. Дыханье перехватило. Треск почти вплотную к нашей палатке и поляне подвалил. И вдруг затих. Мы в комья сжались. Каждый со своей шкурой прощался и душой. У меня тоже не только рубашка — майка к спине прилипла. И вдруг наш горбун Митька как завизжит. Вонь от него по всей полянке пошла несносная. А он блажит и за дерево показывает. Там непонятное на нас смотрит. И фыркает. Наверно, Митькин дух не понравился. Нас и вовсе в землю вжало. Да еще бы! Глаза огромные. Смотрят не мигая. И рога! А мы, как назло, про всякую нечисть говорили. Она и услышала! «Пошла вон, туды твою мать!» — сорвался первым Костя. Глянули мы, а и у него на заднице мокрый круг. Олень это был! Мы его за сатану приняли в ночи. Почти до утра всей бригадой отмывали свои страхи в Алдане. А олень, как мы тогда поняли, от волков убегал. У нас защиту искал. Как мужик у мужиков. Да мы оплошали. Смелости полные штаны натрясли. Зато потом нас никто испугать не мог. Этот случай уроком стал. Хорошо, что на тот момент олень подвалил. Случись другой, подловил бы на растерянности, на лихой минуте, и могла бы стрястись беда.

— А тебе со зверем приходилось встречаться?

— Каждый день. Особо поначалу. Теперь уже распугали. Не так часто видимся, — ответил Федор.

— А отбиваться приходилось от кого-нибудь?

— Было, — как-то враз сник Федор.

— Расскажи, — попросил сын.