Забытый берег

Пока Конев плавал, мы вспоминали породы собак, выведенные для того, чтобы доставать подстреленную дичь из водоёмов. Потом Павел поднял брошенную Коневым книжку, показал мне. Толстый том в ярком переплёте назывался «Приключения в Океании». Мелкие буквы фамилии автора я не разобрал.

— Я опыт придумал, — сказал Павел, — эксперимент.

Из кармана брюк он достал полиэтиленовый пакет, вложил туда книжку, пакет надул и завязал. И когда Конев, мокрый и с бутылкой в руке, вернулся к костровищу, Павел поднял вверх полиэтиленовый пузырь с книжкой внутри и сказал:

— Саша! Внимание!

Потом кинул пузырь в воложку и свистнул:

— Вперёд!

Конев замер и пристально глядел на воду, на пакет, в котором уплывала книжка о приключениях в Океании. Потом быстро снял футболку, бросил её на землю, судорожно поджал грязные, в глине, пальцы на ногах, сморщился и выдохнул:

— Паша!

— Плыви! — разрешил Павел. — Бутылку не тронем.

Сделав шаг, второй к воде, Конев остановился, скользнул взглядом в нашу сторону, вновь уставился на пузырь с книгой. Пузырь плыл.

— Да не тронем мы водку!

— Паша! — Конев всхлипнул, дёрнул головой. — Слава!..

Он застыл в готовности шагнуть вперёд, броситься в воду, догнать пузырь и… В левой руке он цепко держал бутылку. И не пошевелился, пока сморщенный пузырь не пропал из вида за кустами. Водка в бутылке успокоилась, замерла чёрная линия её поверхности.

— Мне Виктор рассказал о ваших разговорах, — начал Павел и указал пальцем на Конева, — я не согласен. Какой он шизофреник? Просто животное. И есть такие животные, которые в минуту опасности замирают! Как Конев сейчас.

— Так у них окраска под окружающее, и попробуй отличи от камня или сучка! Этот-то как на ладони! Эй!

Конев не шевелился.

— Видишь? У него отсутствует инстинкт самосохранения. Он не животное, а учёный.

Павел радостно вытянул шею, поскрёб пальцами голую грудь и с удовольствием посмотрел на меня. Потом поднял из-под ног камешек, запустил им в Конева.

— Отомри!

Усмехнувшись, Конев отправился к лежащей палатке. Там прямо из горлышка глотнул водки и закурил. Облачко дыма задрожало в воздухе и исчезло в кустах.

— А вот, — Павел уверенно подошёл к Коневу и задрал ему верхнюю губу, — смотри, Слава, какие фиксы!

Конев дёрнулся, отскочил в сторону, левый ус у него топорщился. Челюстью и горлом он сделал такой звук, будто собирался лаять.

— Чтобы их вставить, Саша восемь зубов выдрал! Одновременно!

— Восемь! — Я невольно всплеснул руками.

— Сначала у него жена зубы вставила, Саша звал смотреть, да я не пошёл. А потом ему велела. Я и возил на удаление. А на обратном пути, возле пруда, Саша говорит: стой, подышим. А осень была, правда, Саша?

Мерно шагая по щебню, Конев не отвечал.

— Остановились мы, Саша подошёл к воде, дышит. Нагнулся руки сполоснуть и как встал буквой «г» на берегу, так головой в пруд и воткнулся.

Конев ещё раз повёл челюстью, будто собирался лаять, но сдержался.

— Воткнулся и стоит! Ну, я к нему. А он, веришь ли, Слава, сам собой встал обратно. Мокрый, голова в песке, и говорит: «Хывой!» В смысле, живой. И посмотрел на меня! Слава, это был единственный случай, когда Саша посмотрел мне в глаза! Саша, ты помнишь?

Конев повёл челюстью, визгливо зевнул, втянул в себя воздух расширенными ноздрями.

— Я его тогда умыл, в машину отвёл. А на заднем сиденье лежит пустая фляжка из-под водки — он её втихаря через соломинку-то и высосал. Привожу его домой, жена дверь открывает, а он — хывой!

Он опять задрал Коневу верхнюю губу.

— Пожелтели, правда, но это от курения.

Дёрнувшись, Конев отскочил к лежащей на щебне палатке.

— Понимаешь, Слава, — вернувшись к берегу, угрюмо сказал Павел, — что-то мы делаем не так. Он же не соображает! У него главный интерес желудочный: водка, книга — всё равно! Он читает, как жрёт. Но водку предпочитает! А мы давим на психику. Она у него есть?

— Если делает выбор между книгой и водкой, значит, что-то соображает?

Павел задумался.

— Давай, — пригласил я, — будем пить чай.

На правах гостеприимного хозяина я заваривал в кастрюльке чай. Сравнение водки и книг с пищей было важным. Здесь явно пряталось то, что могло открыть нам глаза.

2

Чай Павел пил жадно, кряхтел. Момент был подходящий, и я предложил:

— Давай сделаем Саше объяснение?

— Чего-о?

— Надо объяснить ему ситуацию, как глупенькому. На пальцах.

Конев, читая очередную книжку, правда, тоненькую, чуть повернул голову в нашу сторону, прислушался. На голове торчком стоял хохолок.

Павел отхлебнул чаю.

— Мысль глубока…

— Саша! — позвал я. — А ну, иди к нам! На пару слов!

Сидя возле рюкзака, Конев сверкнул глазами в нашу сторону.

Продолжая улыбаться, Павел поставил кружку на щебень, затрещинами пригнал Конева к костровищу и разрешил пить. Отыскав стопку, Конев выпил, сел на корточки, довольно закурил.

— Ты зря не закусываешь, — поучил я его, — выпил стопочку, так закуси, пожалей пищевод.

Павел сопел, потом, прочистив горло, сладко заговорил: