Забытый берег

Рюкзак с останками Виноградова Зенков повесил мне на плечи — я и не подумал возражать. Тяжёлый оказался рюкзак — больше пуда весом. Остальное нёс Зенков. Возвращались по своей лыжне. У края обрыва, недалеко от разлапистой сосны, примерно там, где мы с Латалиным прятались от Конева, остановились. Гремячево за Волгой исчезло, только отдельные огоньки расплывчатыми точками светились сквозь сумеречный туман надвигающейся ночи.

— Просторно, — сказал Зенков и повторил: — В хорошем месте лежал отец моей жены. А там, справа, что за огоньки? Отары?

— Отары.

Мы несколько минут молчали. Если бы действительно я был настоящей чуркой, большой, толстой сосновой чуркой, блестящей на сколе, то самое время и место было бы сейчас упасть с обрыва, пролететь метров двадцать вниз, подскочить, пролететь сквозь корявый кустарник и навсегда зарыться в снег…

— Дело кончено, — вздохнул Зенков. — Принципиально всё ясно. Очень меня волновала загадка кау-гау, думал, так и не разгадаю. Нет — всё раскрыто, можно гордиться. Итог, правда, настораживает. Из четверых, отправившихся за кладом, двое убито. Ладно. Из двоих оставшихся в живых один оказался негодяем, он же, получается, ограбил своего товарища! Цинично и хладнокровно. Но и он на том свете. И это ладно! А его товарищ только что получил убедительное свидетельство подлости… друга не друга, но ведь приятеля? Тварью вы его сгоряча назвали, и вы были искренни, я заметил! А искренность для деревянного человека — редкость. Конечно, Аксёнов, моё неожиданное появление внесло сумятицу в вашу благополучную жизнь, но история будто бы закончилась? Будто бы всё? Осталось через Волгу перейти. Так нет же! Чугунок-то, который вы откопали, потребует от вас серьёзных усилий. Мозговой, а главное, душевной активности. И надолго, если не навсегда. Вот ведь в чём дело! И меня рядом не будет, Аксёнов, уже через пару часов не будет! Теперь это только ваша история! Смотрите, смотрите, как прямо на глазах густеет воздух! — Зенков чему-то бурно удивился. — Прекрасно! Прямо на глазах!.. Закуривайте…

— Не хочу.

— Чугунок — это, конечно, условность, Аксёнов. Другое тут главное, и вы именно о другом должны думать! Не я, а вы. А вы боитесь. Вижу — боитесь. Кроме того что кау-гау — металл, есть кое-что более любопытное. Нужна помощь?

— Не знаю…

И вправду я не знал, о чём думать. Просто не представлял! Словно голова разбухла, серое вещество в ней превратилось в беспомощную жижу, и только одна мысль, если, конечно, это можно назвать мыслью, медленно плавала в закупоренной моей тупости: скорее бы это кончилось! Скорее бы!

— Никак я в толк не возьму, почему вам, почему именно вам завещал Богданов клад? Почему именно вам четверым? Ясно, что не от любви и нежности, и ясно, что он вам не был должен, но тогда почему?

— У нас с Богдановым были хорошие отношения, мы…

— Оп-па! — Зенков весело рассмеялся и глянул на меня.

Его удивлённо-снисходительный взгляд едва не вывел меня из себя, и я едва не бросился на него, уверенного и сильного. А он продолжил:

— Особенность вашего деревянного мышления в том и состоит, что не умеете вы сопоставлять простые вещи. А иногда даже не умеете их и обнаружить. А ведь Богданов свой отчёт дал не вам четверым вместе, а вам троим, то есть он дал его Виноградову, который, как Богданов хорошо знал, сообщит всем не всем, а двоим — точно. И отдельно дал отчёт Коневу. А в отчёте вы упомянуты четверо! Вы знаете про Конева, Конев знает про вас, и вас — четверо! Три и один — но четверо! А почему? Почему именно вы?

— Вы полагаете, что он сделал это с умыслом?

— То, что он был мудрым человеком и знал вас лучше, чем вы себя, очевидно.

— Но тогда… — Я не понимал Зенкова.

Он неподвижно стоял лицом к Волге и строго, уверенно и даже напряжённо смотрел вперёд. И дышал ровно, спокойно, даже с наслаждением! Он наслаждался. Волгой, диким пространством впереди. И именно туда, в эту бесконечность, произносил слова, которые я старался усвоить. Да только не очень это получалось, потому что в разбухшей моей голове, в расплавленных мозгах плавала тупая и ленивая мысль: скорее бы это кончилось! А Зенков говорил вкрадчиво, словно касаясь тайны и не собираясь её узнавать:

— Про Богданова я кое-что выяснил. Он прожил серьёзную, достойную жизнь и людей понимал. Что-то вы сделали ему, что-то странное, мелкое даже. Сделали и забыли. В вашей среде это сплошь и рядом. Не подумав, походя, что-нибудь сотворят, тут же забудут и продолжат прежнюю жизнь как ни в чём не бывало. А в итоге выйдет трагедия. Как бы само собой получится, как бы — судьба, кто же мог подумать? В общем, вы сотворили какой-то пустяк, а выросло зло.