Забытый фашизм: Ионеско, Элиаде, Чоран

На самом деле с 1934 г. Чоран неоднократно встречался с Кодряну. Он сам упоминал об этом в своей радиоапологии Капитана в ноябре 1940 года: «У меня было лишь несколько встреч с Кодряну... Его присутствие меня смущало, и всегда, покидая его, я испытывал дыхание непоправимости, присущее всем избранникам судьбы». Чуть ниже он рассказывал об одном из их разговоров: «Когда в 1934 г. я заметил, как было бы интересно, если бы он написал историю своей жизни, он ответил: «Я не слишком образованный человек. Я читать не люблю. Предпочитаю сидеть и размышлять». Чоран вспоминал также, что однажды, впав в уныние, он признался: «Капитан, я не верю, что Румыния когда-нибудь сможет занять в мире преимущественные позиции в высшем смысле этого слова. В нашей истории нет никаких признаков, которые оправдывали бы подобные надежды». «Ты прав, — ответил он. — Однако такие признаки имеются». «Легионерское движение?» — спросил я. И тогда он изложил мне свои взгляды на способы возрождения дакских добродетелей. И тогда я понял, что мы переживаем второе рождение Румынии»[291]. Хотя Кодряну и не удавалось убедить молодого философа занять какой-нибудь пост в организации, они продолжали поддерживать сердечные отношения. Так, Чоран подарил Кодряну в 1937 г. экземпляр своего «Преображения» с посвящением. Кодряну отвечал на эту любезность теплым посланием, где поздравлял Чорана и высказывал пожелание, чтобы «этот (румынский. — Авт.) народ сбросил лохмотья пигмея и предстал в императорском наряде». Подпись гласила: «Жму руку. Борец за будущее Румынии»[292].

Публицистическая деятельность Чорана, предшествовавшая его поездке во Францию (конец 1935 — конец 1937 годов), не оставляет никаких сомнений в том, что он поддерживал как программу, так и методы множившего убийства Легиона. Чоран ни разу не выступил с порицанием. Например, в феврале 1937 г. он еще раз подтверждает свою веру в «героизм, берущий начало в жестокости и завершающийся самопожертвованием», воплощением которого для него являются легионеры. Движение, на его взгляд, способное предохранить страну от действия разлагающих ферментов, представляется ему предназначенным стать движущей силой национальной революции, которой он страстно желает. «Если национализм, переживаемый сегодня Румынией и определяющий ее движение к самому важному моменту ее истории, не обнажит нашей иной, по сравнению с нынешней, сущности, значит, страна прогнила до самого корня. Поэтому националистов надо перестать критиковать по поводу их программы»[293]. Все же между национальным и революционным коллективизмом Чорана, граничащим с настоящей метафизикой Истории, с одной стороны, и пассеистской идеологией Железной гвардии, просматривались существенные расхождения. Чоран их не скрывал, во всяком случае в личной переписке. По этому поводу обнаруживается важное уточнение в упоминавшемся выше письме к М. Элиаде: «Разница между мной и нашими националистами (читай: легионерами. — Авт.) настолько велика, что моя деятельность в их рядах способна их только дезориентировать. У меня с ними нет ничего общего, за исключением любви к Румынии. Неужели ты считаешь, что можно изменить реакционную ментальность?»[294] Отличия от идеологии Чорана просматриваются у Железной гвардии по всем пунктам, которые роднят ее с классическими традиционалистскими движениями. Это православная религиозность, крестьянская мистика, яростный антибольшевизм, попытка создания «морального единства».