Забытый. Москва

—  Тезка, ведь договорились. Это уже новое войско, ему по-новому и воевать. Его к настоящей войне надо готовить, против татар. А тут что я пойду? Опять, как ты говоришь, шуметь, да кулаками махать. Не будем развращать! Так?!

—  Так, тезка, так. Большой камень ты у меня с души снял.

—  Какой камень, дурень?! Ведь обговорили все давно, чего ж тебе еще?!

—  Да все! Все!

—  Ты сколько войска-то возьмешь?

—  Сколько снаряжу. Полка три.

—  Ну ты даешь! На немцев  — с тремя полками?!

—  Я их и одним бил.

—  Ну гляди, тебе видней. Раз бил...

—  Поглядим. Ты, тезка, без меня вот что сделай... Коломна без воеводы осталась. Я долго присматривался... Микулу бы Вельяминова туда. Парень он способный, думать умеет. По-моему  — справится. Только чтоб делал все по-новому. По-нашему!

—  А не молод?

—  Ну-у...  — и Бобер отвернулся, завозился, начал искать что-то у пояса, изо всех сил стараясь подавить, не показать рвущийся наружу дурацкий смех.

Из подошедших к Рождеству (1369 г.) в окрестности Москвы полков только Серпуховский отвечал почти всем Бобровым требованиям. Еще бы не отвечать  — его подготовил и привел сам Константин. И в придачу к нему были отсидевшие осаду арбалетчики, теперь уже полные четыре сотни, с подручниками  — 800 морд, еще целый полк!

—  Кто же на Оке-то остался?  — вздохнул Бобер, встречая Константина. Тот пожал плечами:

—  Гришку с его людьми от Каширы поближе потянул, больше некого. Небывальцев, конечно, понатыкал. Много! Но... сам понимаешь. Одна надежда, что и без нас пообтешутся как-то.

—  Да, маловато одеяльце. Хошь на голову, хошь на ноги  — как хочешь, а туда и сюда не хватает.

—  Не кручинься, князь. Прорвемся. Радонежский и Ярославский полки порадовали Бобра лишь хорошей справой и укомплектованностью. «Заработала, кажись, система-то»,  — усмехнулся он в усы. Но больше радоваться было нечему: все воины, кроме воевод, были небывальцы. На его недовольный вопрос один из воевод резонно огрызнулся:

—  А где я их возьму, бывальцев? Рожу? Их не брать, их делать надо. В бою!  — чем очень Бобру понравился.

—  Тебя как звать-то, умник?

—  А че, запомнить хошь, чтоб при случае башку снести? Аль в самое пекло сунуть? Эт я уж изведал. Митрием меня кличут.

«И этот! Кажется, на Москве одни Митьки».

—  Прямо так уж сразу... Зачем мне толковому воеводе башку сносить?

—  Кто тя знат. Никто не любит умней себя-то.

—  А ты считаешь себя умней?

—  Ну а чо...

—  Молодец! А где воевал, с кем?

—  Я с Акинф Федорычем лет десять по рубежам мотался. Царство небесное! Крепкий был воевода. Умный! Думал, прежде чем делать.

—  Да, жалко, не повезло ему. Или чего-то не додумал? Ты не знаешь?

—  Не знаю,  — резко опустил глаза «умник», и Бобер понял: знает. «Надо будет его когда-то как-то раскрутить».

—  Ну что ж, давай делать бывальцев. Настоящих наделаешь, спасибо скажу.

—  Из спасиба шубы не сошьешь, а из кажного сопляка бойца не сделать.

—  Вот как? Ну давай хоть из кого получится,  — Бобру почудилось что-то очень знакомое, он напрягся, припоминая,  — где же он это слышал? Кто это (недавно ведь!) говорил? Но так на сей раз и не вспомнил.

* * *

Грамота от новгородцев пришла на Крещение (1369 г.), и Бобру (а официально, конечно, Владимиру) осталось только отдать приказ о выступлении, так как полки были полностью готовы и уже маялись ожиданием.

Дорога через Тверь, самая короткая и удобная, была сейчас москвичам, разумеется, заказана. Чтобы не нарываться на неприятности, пошли через Волок Ламский, уцелевшую (как ни странно!) Ржеву, а дальше по Волге вверх до озер: Пено, Вселуг, Стерж, из Стержа по лесу с проводниками до речушки Стабенки, по ней уже без всяких проводников до речки Полы, а по ней до самого Ильменя. Ни о рыцарях, ни о литвинах в этих местах ничего слышно не было. Зубцовские к проходящим отнеслись исключительно мирно (даже торг не прервали, не то что запираться), если и дали знать в Тверь, то на отряде это никак не отразилось, и Бобер уже на 11-й день похода впервые увидел со льда Ильмень-озера изумительные купола церквей этого города, к которому относился с издевкой, но сейчас не мог не восхититься.

В морозной дымке, над волшебной бахромой инея, разукрасившего столпившиеся на берегу сосны, легко, как облака, парили белые стены, а над ними золотые, зеленые, синие и даже простые желто-серые деревянные купола образовывали в лучах неяркого, красного от мороза, недавно взошедшего солнышка дивную радугу.

Воины завздыхали, заохали, начали креститься на кресты куполов, и хотя были донельзя замотаны непривычно быстрым маршем, заулыбались и весело загалдели.