Забытый. Москва

Василий Березуйский в тот же день покинул Москву и уехал в Звенигород. Бобер задержался на два дня. Он долго инструктировал Великого князя по всем вариантам будущей войны. Уладил все по связи с Феофанычем, остававшимся на сей раз, в связи с отьездом митрополита, при князе в Москве. Наказал Любе не дожидаться вестей о нашествии, а оставлять дом на Ефима и увозить детей следом за Великой княгиней в Переяславль.

И в конце встретился с Юли. На сей раз любви было меньше, разговора больше  — Дмитрий был озабочен войной, а Юли и войной, и собой  — встреча ее с колдуньей приближалась и поглощала, казалось, все ее думы.

—  Юли, а Иван с тверскими купцами связи имеет?

—  А как же. Только со мной он об этом не распространяется. Говорил пару раз: это мне сделают тверичи.

—  А к князю тверскому ниточка не просматривается?

—  Я пока не вижу. Но я не присматривалась. Скажешь, я узнаю.

—  Боже упаси!

—  Что-то ты с каждым разом все осторожней.

—  За тебя боюсь, ведьма моя.

—  Ой, Мить, и я боюсь,  — она прижала ладони к его щекам, заглянула внимательно в глаза, поцеловала нежно в нос, робко улыбнулась,  — вдруг не получится.

—  С колдуньей?

—  Да.

—  Не бойся, маленькая, все получится.

—  Ты утешаешь или чувствуешь?

—  Как тебе сказать...  — он не хотел врать, потому что ничего особенного не предчувствовал, и огорчить боялся,  — я не чувствую, что не получится.

—  Слава Богу!  — она прижалась к нему грудью.  — Вот в твои предчувствия я верю. И теперь спокойна.

Юли со свежим пылом впилась ему в губы и опрокинулась на спину, увлекая его за собой. Эта последняя перед опять долгой разлукой схватка была пронизана грустью, но грустью светлой какой-то, с доброй надеждой, и им обоим показалось, что у них мно-ого еще впереди.

Только когда, оставив ее в уютном домике, Дмитрий пробирался печально шумевшим лесом, под бесконечно валившим снегом, так рано и сильно накрывшим землю, что конь то и дело проваливался по брюхо, а лес казался задавленным, мертвым, он с небывалой раньше остротой почувствовал ОДИНОЧЕСТВО. Совсем не то, которое пугало его в детстве и ранней юности, когда он задумывался о смерти и иногда очень ясно ощущал, что перед ней он всегда один, и умирать придется  — ОДНОМУ.

Теперь он осознавал все больше, что отдаляется в жуткую пустоту от всех своих самых родных, самых любимых и близких людей. Круг его забот и размышлений уходил все выше, наполнялся вещами все более значительными, огромными, на уровень которых уже ни Юли, ни монах, ни тем более старые дружки детства, Алешка с Гаврюхой, взобраться не могли.

Понимать это могла только Люба, но с ней-то он расходился, пожалуй, больше, чем с другими, потому что у нее образовался свой круг забот, который помогал ему, выталкивал на новый уровень, поднимал все выше, но был настолько сложен, велик, а главное  — самостоятелен, что у Любы не было сил сопоставить эти миры и как-то сдвинуть, стянуть их если не в одно, то хотя бы поближе, и они все больше и все стремительней удалялись друг от друга.

Единственным, кто стоял на уровне его забот и даже выше, кто понимал и поддерживал, был Феофаныч. Но у него тоже был свой круг и свой мир, и потом: он не был близким человеком.

«Хотя, конечно, в будущем и...» Дмитрий продолжал размышлять, понимая важность этих мыслей и необходимость дойти в них до какого-то логического конца, лишь пока пробирался по лесу через сугробы. Стоило же ему выбраться на дорогу и увидеть людей, как к стройным, важным, невеселым рассуждениям мгновенно приплелись думы житейские, разом всплыли все бесконечные государственные и военные заботы. Он понял, что ничего уже не додумает, и, с одной стороны, с досадой на то, что утопает в мелких мыслях, с другой же стороны, как будто и с облегчением, что некогда будет грустить о потерях, подумал: вот завтра уеду в Серпухов, и там завертится и не даст не только грустить и размышлять, но просто продохнуть большое, важное (главное!), но привычное и любимое дело.

К концу октября реки встали, а снегу навалило под самые крыши. Только вызвездило небо, как москвичи увидели дивную, но от необычности и страшную картину: на небе три ночи полыхали красным, зеленым и желтым, то разливаясь на полнеба, то свертываясь в узкие ленты, то разгораясь пожаром, то затухая вовсе и снова вспыхивая, потрясающе прекрасные, жуткие огни. Примета считалась недоброй, но и без нее все готовились к новым бедам. С фуражом было очень тяжело, и семь полков, стянувшихся к Серпухову в начале ноября, породили кошмарные проблемы в отношении снабжения. А ведь надо было позаботиться и о коломенцах, да еще с запасом на случай прихода рязанских и пронских полков.

Риск и неопределенность (а вдруг Олгерд вообще не придет, и все хлопоты  — зря!) не прибавляли настроения, но топтаться без дела воинам пришлось не больше недели. За несколько дней до филипповок (зимний пост, в XIV в.  — с 20 ноября нового стиля) прилетела весть от Ржевы  — идут!