Забытый. Москва

—  Из простых, может, и каждый. А из шишек... Но теперь уже не о них речь. Черт с ними! А вот простых людей беда эта великая сплотила. Раньше, когда беды, врага не было, все одинаково смотрели: на все плевать, лишь бы мне хорошо. Сейчас  — нет! Заметил? Впрочем, ты литвин, ты наших бед можешь не понимать, но... Сейчас каждый друг с дружкой тесней сомкнулся. Дружней жить стали. Общая беда  — куда от нее? Вместе легче. И народ стал добрей! Помогают друг другу, поддерживают. Ведь татары  — это что? Это наказание Господне. В чистом виде! За грехи наши, за гордыню, за то, что погрязли в вожделениях: власти, денег, баб чужих, земель и прочая, и прочая  — так вот вам за это! Царь Навуходоносор! (Дмитрий содрогнулся: «И этот про Навуходоносора! Это же Алексия мысль, слово в слово!») Один к одному — и объяснять ничего не надо. И для того, чтобы избавиться от Навуходоносора, себя переделать надо. Добрым стать к ближнему, мысли мерзкие, грязные изжить... Человека перевоспитать! А это долгая история. И в Библии сказано: раз Бог послал Навуходоносора — терпи! Переделывайся, расти. И тут вдруг ты!

—  Я?!!  — Дмитрий чуть со ступенек не съехал.

—  Да. А что?

—  Ну... Как-то рядом с Навуходоносором, так, сразу...

—  А зря, что ли, я тебе говорил, что ты человек незаурядный.

—  Ну разве что не совсем уж заурядный...

—  А! Верно! А я только собрался объяснять тебе разницу. Бывают люди заурядные, не заурядные и незаурядные. Ощущаешь различие?

—  Между последними не очень.

—  Так вот. Заурядные сидят среди нас, едят, пьют (до потери образа вон) и не пробуют даже раздумывать о своем существовании. Не заурядные пытаются это существование осмыслить. Люди же незаурядные его не только осмысливают, но пытаются изменить. Причем они могут и не быть умнее не заурядных, но делают всегда больше тех, всегда. Вероятно, их ведет Бог, хотя...  — Павел перекрестился, помолчал,  — ... хотя это не значит, что ты будешь поступать правильно. По крайней мере с точки зрения людей...

—  Как же так?!

—  Ну, пути Господни... сам знаешь. А вот насчет людей... Вот ты теперь думаешь, что коль расколотил татар, то это безусловно хорошо.

—  Безусловно!  — у Дмитрия ожесточилось лицо, он с неприязнью подумал: «неужели могут найтись такие, кто увидят в его победе что-то отрицательное?!»,  — а как же иначе?

—  Возможно и иначе.

—  Не может быть.

—  Может.

—  Тогда объясни  — как.  — Дмитрий рассердился: «Выпендривается. Теперь, когда татар побили, можно и повыпендриваться. Засранец! Что ж мне, бежать надо было или как?»

—  Думаешь  — выпендриваюсь? Нет, я от Библии пляшу. Коли ты татар разбил, значит, разбил Навуходоносора. Значит, избавление не за горами. Люди еще проникнуться не успели тем, что вместе надо, что дружно надо, что нельзя завидовать, отнимать у слабого, обманывать и прочее, а надо стеной друг за друга! А от наказания уже избавились. Значит, можно все по-старому! Как только внешний враг исчезнет, люди сразу же перегрызутся между собой, и все вернется на круги своя. Понимаешь ли меня? Согласен ли?!

—  Понимаю, Павел, вполне понимаю. И согласен почти во всем. Только одно возразить хочу. Если я смотрю узковато, то ты, по-моему, слишком широко. Ведь татар побить, не поле перейти, и даже  — не жизнь прожить. Это так много, так надолго... что, может быть, только я один пока вполне это осознаю. Очень долго еще придется нам сплачиваться и помогать друг другу, прежде чем татары отвалятся от нас. Думаю, что ты быстрым своим умом перескочил сразу в конец проблемы: что получится в результате. Исчезнет враг внешний, начнутся свары внутренние. Опять! Но до того надо еще этого внешнего врага убрать. А для этого  — заметь себе: если мы уже сейчас начнем!  — потребуется столько времени, усилий, крови, значит и сплочения и сроднения, столько всего-всего, что они, победив, может, уже и не захотят больше между собой собачиться? А? Не допускаешь? А я на это надеюсь.

Солнце за Волгой поднялось уже довольно высоко. Вокруг них начали просыпаться и шевелиться люди. Некоторые поднимались, прислушивались, перебирались поближе. Видно было, как это не нравилось Павлу. Он замолчал, некоторое время неприязненно оглядывался и вдруг резко поднялся:

—  Я буду Бога молить, чтобы ты оказался прав. И вот скажи мне теперь; когда я назвал тебя человеком незаурядным, разве я был неправ?

Дмитрий улыбнулся, пожал плечами.

—  Ну вот. А ты  — лесть, лесть. Прощай. Дай тебе Бог.

—  До свиданья. Как тебя найти, ежели что?  — Дмитрий понял, что это единственный, пожалуй, человек в Нижнем, с которым ему хочется встретиться еще и говорить, долго говорить обо всем на свете.

—  По утрам здесь. А так  — спроси любого,  — Павел повернулся и пошел неспешно, высокий-высокий и тонкий, как засохшая ель.

Они не встретились больше ни разу. Только разговор этот Дмитрий помнил всю жизнь.

—  Митя, можно к тебе?  — Люба бочком высунулась из-за двери и загадочно, заговорщически улыбнулась брату.

—  Сестренка! Иди, иди!  — Дмитрий приглашающе замахал рукой, смотрел весело-выжидающе.