Забывший имя Луны

Наш роман ни у кого не вызывал доброжелательства. На курсе, на факультете, вообще в Универе Олег был слишком ярким и популярным. Он писал статьи, выступал с докладами в СНО (студенческое научное общество) и Пушкинском доме, ездил в далекие экпедиции, имел научные идеи, которые считали возможным обсуждать маститые историки, бывал дома у Льва Гумилева, играл в капустниках, был членом КВНовской команды.

Во мне отсутствовала утонченность. Во всех смыслах.

«Он ее поматросит и бросит», – всегда произносилось в утвердительном тоне.

* * *

Никто не знал, что на самом деле все было – наоборот.

– Не надо, Белка, знаешь, не надо больше… Пожалуйста…

– Почему? Тебе неприятно?

– Да нет же, нет! Просто… мне очень трудно… понимаешь? Сдерживать себя, когда ты… когда ты такая ласковая… и красивая…

– Но зачем… зачем сдерживать?! Я… мне очень хорошо с тобой!

– Белка! Глупая! Неужели ты не понимаешь?! Я же… я же – мужчина! А ты… Ты когда-нибудь… Ты когда-нибудь была с кем-то… ну, ты понимаешь…

– Нет, никогда, никогда… Только целовалась, с Ромкой из параллельного класса…

– Ну вот, видишь… Ты уверена, что хочешь… сейчас… со мной?… Я не хочу, чтобы ты потом жалела…

– Нет…кажется, не уверена…

– Вот видишь! Но я же живой… Когда ты ласкаешь меня…Пощади меня, Белка!

Все это было ужасно странно. И больше всего меня поражала даже не реакция моего собственного организма на ситуацию (хотя и здесь я узнала о себе достаточно много нового и неожиданного – где оно, половое просвещение детей и подростков?! Сдается мне, что, несмотря на обилие порнографических журналов, и сегодня все осталось по-прежнему). Больше всего, как ни странно, тревожил меня, можно сказать, нравственный аспект. Несмотря на свою полную наивность и неосведомленность, я понимала, что Олежке, который, так сказать, взял на себя ответственность, в сложившейся ситуации просто физически тяжелее, чем мне. И вместо того, чтобы помочь ему… Так вот, впервые в своей жизни я сознательно причиняла боль человеку, и не просто какому-то постороннему, безразличному мне, а человеку, которого я любила всеми силами своей новорожденной, в сущности, души! И самое ужасное, что все происходящее доставляло мне какое-то гниловатое, приторно-сладкое удовольствие, похожее на перезревшие, почерневшие с одного бока бананы, которые я просто-таки до визга любила. Вспомнив расплывшуюся, желтовато-белую банановую мякоть, я поняла, что мои ассоциации на самом деле вельми многоплановы, и на фоне всей остальной гаммы чувств меня чуть не затошнило…

Этот осознаваемый, но неразрешимый парадокс сводил меня с ума. Я – чудовище, садистка? Но почему это никак не проявилось раньше? Подобные кульбиты чувств – норма в том вечном спектакле, который люди называют любовью? Но почему я никогда об этом не слышала? «От любви до ненависти – один шаг» «Любовь зла – …» – все известные мне «мудрости» шуршали где-то внизу пыльной, выцветшей мишурой и не годились даже на то, чтобы вытереть об них ноги. Всяческие «роковые страсти» из классической литературы (где как раз и хватало противоречий) всегда казались мне выморочными исключениями с явным налетом психопатологии. Мы же с Олежкой явно были людьми нормальными. На секунду я представила огромные многоквартирные дома Веселого поселка. Вечером в их одинаковых окнах зажигаются тысячи мелких желтых огоньков, и в каждой клеточке-квартире кипят Шекспировско-Бальзаковские банановые страсти. Кипят, булькают, как рисовая каша в кастрюльке, закрытая крышкой. И все об этом знают, но все делают вид, что ничего нет…Или не делают, и только я, дура, по своей глупости и наивности ничего этого не замечала?…

Почему-то вспомнился тщедушный и диатезный Вовка Красильщиков с нашего двора. Мне было восемь лет, а Вовке – десять, но он был ниже меня ростом, и при игре в пятнашки у него не было никаких шансов от меня убежать. Мы сидели на скамейке под старым тополем, и я чертила полукруги вытертым носком туфли, а у Вовки ноги до земли не доставали и он ими возбужденно болтал и рассказывал мне, что все взрослые делают ЭТО, но от детей скрывают, а сами делают ЭТО чуть ли не каждый день, потому что ЭТО хотя и неприлично, но очень приятно…

– Врешь! – сказала я, потому что рассказанное Вовкой никак не укладывалось в моей голове.