Зачем быть счастливой, если можно быть нормальной?

В Аккрингтоне, где-то под виадуком располагался магазин подержанных товаров – мелочная лавка, последний оставшийся в живых прямой наследник лавок старьевщиков из прошлого века. Там даже была тележка старьевщика, которую большую часть времени можно было встретить на улицах – люди складывали в нее ненужные вещи и выгодно меняли их на нужные. Я так и не выяснила, как звали хозяина, но у него был маленький джек-рассел-терьер по кличке Нип, который вечно стоял сверху на тележке, лаял и охранял барахло.

И вот там, под виадуком, и находилась захлопывающаяся стальная дверь, сделавшая бы честь любой тюрьме. Попав внутрь, вы спускались по проходу, увешанному ссохшимися полудохлыми матрасами, набитыми конским волосом. Старьевщик развешивал их на крюках для разделки туш, и острия проглядывали сквозь стальные пружины.

Шагните дальше – и проход превратится в маленькую комнатку, которая обдаст вас чадом и спертым воздухом. В обогревателе мечется и хрипит пламя – постреливающая, яростная струя газа и огня – Старьевщик издавна привык греться именно так.

Это было место, где продавались еще довоенного фасона детские коляски с колесами размером с мельничный жернов и брезентовыми чехлами на стальных рамах. Брезент был заплесневелый и рваный; а иногда из-под него выглядывала кукла с фарфоровой головой, и в ее остекленевших глазах мелькали злоба и настороженность. Здесь толпились сотни стульев, большинство из них – безногие, словно они побывали в перестрелке и выжили. У Старьевщика водились ржавые клетки для канареек и облысевшие чучела животных, вязаные одеяла и тележки на колесиках. Он владел жестяными корытами и стиральными досками, валиками для отжима белья и медицинскими утками.

Если вы пробирались дальше, сквозь заросли викторианских торшеров со свисающей бахромой и залежи осиротевших лоскутных одеял, если вы протискивались мимо буфетов орехового дерева с вырванными дверцами и полурассохшихся церковных скамеек, если вам удавалось проскользнуть, не дыша, вдоль горячечных иссохших могил постельного белья, все еще несущего в себе туберкулезную палочку, и сквозь свисавшие подобно привидениям простыни – утраченное белье тех, кто потерял работу, продал все, что только можно, и стал спать в спальных мешках – сквозь все это барахло, пропитанное потом и нищетой, то тогда, если вам удавалось миновать загон детских велосипедов, у которых из трех колес оставалось одно, табун лошадок-качалок без грив и груду дырявых кожаных футбольных мячей с грязной шнуровкой – вот тогда вы попадали к книгам.

Годовая подшивка журнала "Балабол" за 1923-й год. "Новости Голливуда", 1915 год. "Энциклопедия для мальчиков", 1911-й... "Энциклопедия для девочек"... "Тонкий мир", 1913-й. "Разведение коров". "Свиноводство". "Домоводство".

Это мне нравилось – жизнь была такой простой – вы решали, кого вы хотите разводить – домашний скот, поместье, жену или пчел – а в книгах было написано, как это правильно делается. Они придавали вам уверенность...

И среди всех этих книг, словно неопалимая купина, стояли полные собрания сочинений Диккенса, сестер Бронте, сэра Вальтера Скотта. Они недорого стоили, и я приходила сюда после работы, протискивалась сквозь лабиринт комнатушек и покупала их – зная, что лавка Старьевщика останется открытой допоздна, и он будет сидеть, прокручивая старые записи опер на одной из радиол с бакелитовыми ручками, и рука его сама по себе будет сползать и касаться черной вращающейся поверхности виниловой пластинки...

*

**

Что жизнь мне, если рядом нет тебя?

Что мне осталось, если милая мертва?

Зачем мне жить, коль нет тебя со мной?

Что жизнь мне без тебя, моя любовь?

О Эвридика, Эвридика!

*

**

Так пела Кэтлин Ферриер – обладательница прекрасного контральто, родившаяся в Блэкберне, в пяти милях от Аккрингтона. Телефонистка, выигравшая конкурс песенных талантов и ставшая такой же знаменитой, как Мария Каллас.

Миссис Уинтерсон слышала ее выступление в муниципалитете Блэкберна и любила наигрывать ее песни на пианино. Она часто пела – в своем стиле, правда, ту самую знаменитую арию из "Орфея" Глюка – "Что жизнь мне, если рядом нет тебя?"

Нам некогда было думать о смерти. Война, грядущий Апокалипсис и жизнь вечная делали смерть чем-то смехотворным. Смерть… жизнь… Какое они имели значение, если ты сохранял душу живую?

- Папа, а скольких человек ты убил?

- Я и не упомню. Двадцать. Шестерых я заколол штыком. Патроны выдали только офицерам, а нам нет. Скомандовали: "Патронов нет, пристегнуть штыки!"

Высадка десанта в Нормандии. Мой отец выжил. Ни один из его друзей – нет.