Зачем быть счастливой, если можно быть нормальной?

В распивочных было полно народа – как мужчин, так и женщин, и все они отпускали ругательства, разговаривали о сексе и ставках на собачьих бегах, и все это вкупе с запретом и свободными деньгами делали такие места очень привлекательными.

Когда я сейчас думаю об этом, я диву даюсь: почему в порядке вещей было отправлять меня в забегаловку за сигаретами, но никак нельзя было разрешить мне взять лишний леденец у пары женщин, которые были счастливы вместе, пусть даже одна из них и ходила все время в балаклаве.

Я думаю, миссис Уинтерсон боялась счастья. Иисус по идее должен был сделать вас счастливыми, но не делал, а если вы еще и ждали Апокалипсиса, который никак не наступал, то разочарование было неминуемым.

Она думала, что счастье - это что-то плохое, неправильное, греховное. Или просто глупое. А несчастье, кажется, шло в комплекте с добродетелью.

Но были и исключения. Шатер Славы, "Роял Альберт", а еще – Рождество. Она любила Рождество.

В Аккрингтоне у здания рынка всегда ставили огромную елку, и Армия Спасения весь декабрь распевала под ней рождественские гимны.

На Рождество процветал взаимный обмен. Мы предлагали брюссельскую капусту на стеблях с собственного огорода, завернутые в газеты яблоки – из них получался отличный соус, и самую лучшую вишневую наливку (раз уж ее можно было пить только раз в год) – мы делали ее из вишни сорта морель, росшей у нас во дворе, и потом полгода хранили в недрах буфета, где-то на полпути к Нарнии.

Мы меняли наши товары на копченых угрей, хрустевших, как толченое стекло, и на пудинг, сваренный в полотенце – единственно правильный способ приготовления пудинга. Он был твердым, словно пушечное ядро, пятнистым от проступившего сока фруктов и напоминал гигантское птичье яйцо. Мы нарезали его на ломти, обливали сверху вишневой настойкой и поджигали. Папа выключал свет, а мама относила эту красоту в гостиную.

[Традиционный способ приготовления английского рождественского пудинга, когда специальным образом приготовленное тесто с сухофруктами и пряностями кладут в форму, завязывают в полотенце и варят около 6 часов на медленном огне.]

Огоньки освещали ее лицо. Свет тлеющего угля освещал меня и папу. Мы были счастливы.

Каждый год, 21 декабря мама надевала пальто и шляпу и куда-то уходила – она не говорила, куда, пока мы с папой развешивали сделанные мной бумажные гирлянды – от углов гостиной к люстре. Мама возвращалась и казалось, что ее окружает какой-то вихрь, хотя, может быть, это была ее персональная погода. Она приносила гуся – тот не помещался в сумке и торчал наружу, а его голова задумчиво свисала в сторону, словно он грезил о чем-то, никому не ведомом. Она вручала их мне – гуся и его грезы, а я ощипывала перья и складывала их в ведерко. Перья мы позже использовали, чтобы набить ими прохудившиеся подушки и перины, а на густом гусином жире, вытопленном из птицы, мы всю зиму жарили картошку. Кроме миссис W, у которой была больная щитовидка, все вокруг были худющими, как хорьки. Так что гусиный жир был нужной штукой.

Рождество было единственным временем в году, когда моя мать выходила в окружающий мир с таким видом, словно он был чем-то большим, чем юдоль слез.

Она наряжалась и приходила на мой школьный концерт – а это значило, что она надевала шубу своей покойной матери и полушляпку, сделанную из черных перьев. И шляпка, и шубка появились на свет где-то около сорокового года, а сейчас на дворе стояли семидесятые, но мама выглядела в них щегольски, и у нее всегда была хорошая осанка, а поскольку вся северная часть страны до самого наступления восьмидесятых жила на пару десятилетий назад, то никто этого не замечал.

Концерты всегда были с претензией – первая часть состояла из устрашающих произведений, вроде "Реквиема" Форе или гайдновского "Хорала святого Антония", требовавших от хора и оркестра полной самоотдачи. Солиста, а то и двух обычно приглашали из манчестерского оркестра Халле.

[Оркестр Халле — симфонический оркестр в Манчестере, один из старейших британских профессиональных оркестров. Также включает в свой состав молодежный оркестр и хор.]

Наша учительница музыки играла на виолончели в этом оркестре. Она была одной из энергичных женщин, угодивших в ловушку своего поколения, бывших наполовину сумасшедшими, наполовину гениальными именно в силу того, что они родились не в свое время. Она хотела, чтобы ее ученицы знали и умели в музыке все – и петь, и играть, и не допускала никаких компромиссов.

Мы ее боялись – и обожали. Если уж она соглашалась играть на школьных мероприятиях, то исполняла непременно Рахманинова, и ее темные волосы свисали над Стейнвеем, а ногти были накрашены красным.