Зачем мы плаваем

В 1950–60-е годы бассейны, как и другие водные объекты, стали местами гражданского неповиновения. Чернокожие по всей Америке протестовали против запрета появляться на общественных пляжах в форме «непрошенных вторжений» – они большими группами приходили плавать на океанские или озерные пляжи «только для белых». По меньшей мере одно из этих вторжений, в Билокси, закончилось насильственными действиями белой толпы. Это «кровавое вторжение» произошло на общественном пляже на Пасху 1960 года. Вопрос доступа чернокожих на пляжи был урегулирован только восемь лет спустя, когда по решению федерального судьи пляжи на побережье залива Миссисипи были открыты для всех.

Это была борьба не только за право доступа, но и за право развлекаться, проводить досуг независимо от цвета кожи. Многие активисты считали бассейны и пляжи самыми яркими символами этой свободы. В смешении тел, в плавании в одной на всех воде можно почерпнуть многое. А в этом «многом» и таится осознание приятия. Однако когда десегрегация наконец состоялась, то результаты оказались не всегда ожидаемыми. В городах по всей Америке бассейны стали пустеть, и это можно расценить как трагедию. «С 1950 по 1970 год миллионы американцев решили перестать плавать в муниципальных бассейнах», – пишет Уилтс. Это было «массовое отрицание» публичного пространства белыми пловцами, сопровождающееся строительством частных клубов и придомовых бассейнов для тех, кто мог себе это позволить. Неудивительно, что социальные разногласия стали еще более напряженными.

Традиционное отсутствие доступа чернокожих в общественные бассейны создало в Америке расовый разрыв в умении плавать, сохраняющийся до сих пор. Чернокожие дети тонут в пять раз чаще белых[102]. Как и во многих других отношениях, в «производстве» пловцов огромную роль играют деньги. В Соединенных Штатах почти 80 % детей, растущих в семьях с годовым доходом ниже $50 000, почти или совсем не умеют плавать.

К 1980-м годам, когда я росла на Лонг-Айленде, придомовые бассейны в пригородах стали нормой жизни семей со средствами. По словам Уилтса, придомовые бассейны сооружались, потому что их владельцы «хотели замкнуться в семейном кругу, который предпочитали сообществу», тогда как все большее количество многочисленных общественных бассейнов США, предлагавших доступ всем остальным, закрывались из-за низкой посещаемости и недофинансирования. Многие из них пришли в негодность.

Моей семье повезло жить недалеко от одного из общественных бассейнов, который не обветшал. Когда мне было восемь лет, родители предложили выбор – футбольная команда или команда по плаванию. Я выбрала плавание, как и мой брат. Мы с Энди устали от постоянных ударов по голеням да и не особо любили футбол. Следующие десять лет мы плавали с разношерстной местной командой в трех километрах от нас. Нам нравилось не только само плавание, но и дети, с которыми мы занимались. Нравилось чувство принадлежности. Это было наше племя. Мы завязали прочные дружеские отношения, не ведающие географических, культурных и финансовых барьеров.

В отличие от нашего родного города, бассейн во Фрипорте был расово неоднородным. Здесь были и коричневые тела, и черные. В этом бассейне дети не растягивали глаза пальцами и не высмеивали мою фамилию. В этом бассейне, где все были разными, я стала ощущать собственное тело как в полной мере свое – как тело, в котором мне хорошо.

Еще одна особенность той команды – в ней были мальчики и девочки. Изначальные запреты, действовавшие в общественных бассейнах, были продиктованы страхом как раз перед этим – смешение людей разных рас, пола и происхождения. Для нас это не представляло никакой проблемы. Мы просто проживали пубертатный период в бассейне. Каждый день мы потягивали пьянящий коктейль гормонов и H₂O. Тела, одновременно влекущие и неприятные, толкающие и тянущие, – и один для всех призыв прыгнуть вместе в пропахший хлоркой прямоугольник безграничных возможностей. Это была свобода. Это было окно в будущее, прочь от ограничений дома, родителей, правил. Запах хлорки приносил притягательное дуновение восторга. Мы играли роли, которые сами толком не понимали.

9 Оон в миниатюре

Джей провел в Ираке всего три дня, когда, очнувшись в изумлении, увидел в проеме двери протез руки своего друга Джей Пи Сантаны. Секундой раньше он пытался справиться с первой партией своей багдадской стирки, складывая чистые вещи в трейлер FEMA[103], который стоял в комплексе, где жило большинство посольских, как вдруг взорвался минометный снаряд. Взрывная волна отшвырнула Джея к стене, и тот потерял сознание. Джей Пи, который пришел позвать Джея на ужин, отбросило на десять метров по улице, на пороге осталась только искусственная рука.

Джей Пи окликнул Джея: «Подай голос! Я цел, а ты?» Джей крикнул в ответ «да». Трейлер Джей Пи был уничтожен. Мужчина на другой стороне улицы – убит.

Если бы Джей Пи совсем немного замешкался с визитом к Джею, «если бы он решил зайти в душ, – говорит Джей, – то был бы мертв».