Зачем писать? Авторская коллекция избранных эссе и бесед

Критиковали ли меня за такое ее изображение? Конечно, шипели на меня немало. Всегда шипят. Среди нас всегда найдутся люди, готовые чувствовать себя оскорбленными, готовые сокрушаться по поводу кощунственной книги, если книга замахнется на изучение объекта всеобщего поклонения или даже привычного пиетета, будь то историческое событие, которому дается нестандартная трактовка в художественном произведении, или политическое движение, или взрывоопасная идеология, или секта, народ, клан, нация, церковь, чья самооценка не всегда подкрепляется реальными фактами. Если все факты подгоняются под идею, не остается пространства для прозы (или истории, или науки), которая преследует отличные от пропаганды цели.

Хейвен: Многие считают вас наиболее выдающимся еврейско-американским писателем. Однако вы как‐то сказали в интервью: «Наименование “американо-еврейский писатель” для меня лишено смысла. Если я не американец – то я никто». Но вы, кажется, в высшей степени и то и другое. Вы могли бы подробнее объяснить, почему вы отвергаете такое определение?

Рот: «Американо-еврейский писатель» – неточное определение, оно упускает важный момент. Основная забота писателя – его родной язык: многие прозаики готовы умереть за точное слово. И для меня, как и для Делилло, Эрдрич, Оутс, Стоуна, Стайрона и Апдайка, точное слово – это слово американского английского языка. Даже если бы я писал на иврите или идише, я бы не был еврейским писателем. Американской республике 238 лет от роду. Моя семья живет здесь уже 120 лет, что больше, чем полсрока существования Америки. Мои предки прибыли сюда на втором сроке президентства Гровера Кливленда, всего через семнадцать лет после окончания Реконструкции[167]. Ветеранам Гражданской войны тогда было за пятьдесят. Еще был жив Марк Твен. Генри Адамс был жив. Генри Джеймс был жив. Все они были на пике творческих сил. Всего за два года до того умер Уолт Уитмен. А Бейб Рут[168] еще не родился. Если я не дотягиваю до звания просто американского писателя, по крайней мере, позвольте мне пребывать в моем заблуждении.

Хейвен: В выпущенном в 2007 года романе «Призрак уходит», этой коде вашего «Призрака писателя», Эми Беллет сообщает Натану Цукерману, что ей чудится, будто Лонофф беседует с ней из могилы, и произносит: «Все мы, читатели и писатели, мы закончились, мы призраки, наблюдающие за концом литературной эпохи». Это так? Иногда вы так думали – я имею в виду ваше интервью Тине Браун 2009 года[169], в котором вы сказали, что пройдет еще лет двадцать, и аудитория читателей романов съежится до численности знатоков древнеримской поэзии. Дело не только в появлении электронных книг, верно?

Вы дали еще более обобщающие комментарии в 2001 году, когда в интервью журналу «Обсервер» сказали: «Я не могу найти какие‐то “обнадеживающие” черты в американской культуре. Я сомневаюсь, что эстетическая грамотность имеет у нас какое‐то будущее». Эту ситуацию можно как‐то исправить?

Рот: Могу лишь повторить свои слова. Я сомневаюсь, что эстетическая грамотность – тонкая чуткость или чувствительность к приемам, с помощью которых проза утверждает свою уникальную власть над душой читателя, – имеет у нас какое‐то будущее. Пройдет еще два десятка лет – и число разборчивых и тонко чувствующих любителей романов сократится до числа людей, умеющих читать стихи древнеримских поэтов на языке оригинала, до числа умеющих читать эти стихи сегодня, а не в эпоху Возрождения.

Хейвен: Очень жаль, что вы не сможете присутствовать 25 февраля на вечере «Другой взгляд», посвященном роману «Призрак писателя», потому что это мероприятие, организуемое Стэнфордским университетом, на котором выдающиеся произведения обсуждаются с широким кругом читателей и куда приглашаются как писатели, так и ученые Стэнфорда. Книжные клубы возникают как грибы после дождя по всей стране. Разве они не дают возможность расширить и углубить интерес к роману? Или мы просто себя обманываем?

Рот: Я ни разу не был ни на одной такой встрече. И ничего не знаю о книжных клубах. Но зато я точно знаю из моего многолетнего опыта университетского преподавателя литературы, что в течение семестра требуется проявить немалое терпение, чтобы заставить даже самых лучших студентов прочитать любой стоящий роман с умом, без привычного морализаторства, без вычитывания того, чего нет в тексте, без притягивания за уши биографии писателя и не впадая в грех вольных обобщений. И что, такие строгие требования присущи этим книжным клубам?

Хейвен: Вы сказали Тине Браун в интервью 2009 года: «Я бы не отказался сесть за длинную книгу, которая заняла бы меня до конца жизни». Но тем не менее в 2012 году вы твердо заявили, что больше писать не будете. Никто из нас не может поверить, что вы совсем перестали писать. Вы в самом деле думаете, что ваш талант позволит вам удалиться на покой?

Рот: Ну, вам придется поверить мне на слово, потому что с 2009 года я не написал ни слова. У меня больше нет желания сочинять прозу. Я сделал все, что мог, и поставил точку.