Зачем России Европа? - Избранные статьи

Самое удручающее, однако, в том, что нисколько не чужды были этому оскорбительному Стереотипу и отечественные мыслители и поэты. Крупнейшие наши историки, как Борис Чичерин или Георгий Плеханов – голубой воды западники, заметьте -- тоже ведь находили главную отличительную черту русской политической культуры в азиатском деспотизме. И разве не утверждал страстно Александр Блок, что “азиаты мы с раскосыми и жадными очами”? И разве не повторял почти буквально жестокие инвективы Маркса – и Розенберга – родоначальник евразийства князь Николай Трубецкой, утверждая, что “Русский царь явился наследником монгольского хана. ‘Свержение татарского ига’ свелось... к перенесению ханской ставки в Москву... Московский царь [оказался] носителем татарской государственности”? (31) И разве не поддакивал им всем уже в наши дни Лев Гумилев?

В такой, давно уже поросший тиной, омут Правящего стереотипа русской истории и бросили камень историки-шестидесятники. Так вот первый вопрос на засыпку – как говорили в мое время студенты -- откуда в дебрях “татарской государственности”, в этом “христианизированном татарском царстве”, как называл Московию Николай Бердяев, взялась вдруг Великая реформа 1550-х, заменившая феодальных “кормленщиков” не какими-нибудь евразийскими баскаками, но вполне европейским местным самоуправлением и судом “целовальников” (присяжных)?

Пусть говорили шестидесятники еще по необходимости эзоповым языком, пусть были непоследовательны и не уверены в себе (что естественно, когда ставишь под вопрос мнение общепринятое, да к тому же освященное классиками марксизма), пусть не сумели выйти на уровень философского обобщения своих собственных ошеломляющих открытий, не сокрушили старую парадигму. Но бреши пробили они в ней зияющие. Достаточные, во всяком случае, для того, чтоб, освободившись от гипноза полуторастолетней догмы, подойти к ней с открытыми глазами. ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНАЯ КОНТРРЕФОРМА

К сожалению, их отважная инициатива не была поддержана ни в советской историографии, ни в западной (где историки вообще узнали об их открытиях из ранней версии моей книги). Я не говорю уже о том, что Правящий стереотип отнюдь не собирается умирать. Уж очень много вложено в него за десятилетия научного, так сказать, капитала и несметно построено на нем ученых репутаций. Сопротивляется он поэтому отчаянно. В свое время я испытал силу этого сопротивления, когда буквально со всех концов света посыпались на моё “Происхождение самодержавия” суровые большей частью рецензии (я еще расскажу о них подробно в Заключении этой книги).

Но еще очевиднее сказалась мощь старой парадигмы в свободной России, где цензура уже не мешает, а открытия шестидесятников по-прежнему не осмыслены, где интеллектуальная реформа 60-х оказалась подавлена неоевразийской контрреформой и историческая мысль все еще пережевывает зады “старого канона”. Вот лишь один пример. В 2000 году вышла в серии “Жизнь замечательных людей” первая в Москве серьезная монографическая работа об Иване III. Автор, Николай Борисов, объясняет свой интерес к родоначальнику европейской традиции России, ни на йоту не отклоняясь от Правящего стереотипа: “при диктатуре особое значение имеет личность диктатора... Именно с этой точки зрения и следует оценивать... государя всея Руси Ивана III”. (32) Хорош “диктатор”, дозволявший в отличие, допустим, от датского короля Христиана III или английского Генриха VIII, проклинать себя с церковных амвонов и в конечном счете потерпевший жесточайшее поражение от церковной иерархии! Но автор, рассуждая о “евразийской монархии”, идет дальше. Он объявляет своего героя “родоначальником крепостного строя” и, словно бы этого мало, “царем-поработителем”. (33) Как еще увидит читатель, даже самые дремучие западные приверженцы Правящего стереотипа такого себе не позволяли. ПРОСТОЕ СРАВНЕНИЕ

Между тем особенно странно выглядит всё это именно в России, чьи историки не могут ведь попросту забыть о Пушкине, европейском поэте par exellence. И вообще обо всем предшествовавшем славянофильской моде последних трех четвертей XIX века европейском поколении, к которому принадлежал Пушкин. О поколении, представлявшем, по словам Герцена, всё, что было “талантливого, образованного, знатного, благородного и блестящего в России”. (34)