Зачем России Европа? - Избранные статьи

Как видим, ошибались-таки средневековые короли. Симбиоз европейской и патерналистской традиций существовал уже и в киевские времена. Другое дело, что короли ошибались не очень сильно, поскольку европейская традиция и впрямь преобладала в тогдашней Руси. Ведь главной заботой князя-воителя как раз и была война, и потому отношения с дружинниками (а стало быть, и договорная традиция), естественно, были для него важнее всего прочего. Закавыка начиналась дальше.

Правящий стереотип, как помнит читатель, исходит из того, что европейская традиция Древней Руси была безнадежно утрачена в монгольском рабстве и попросту исчезла в процессе трансформации из конгломерата княжеств в единое государство, когда “уехать из Москвы стало неудобно или некуда”. Говоря современным языком, на входе в черный ящик степного ярма имели мы на Руси Европу, а на выходе “татарское царство”. Для всякого, кто хоть раз читал Библию, такое преображение исторических традиций народа в собственную противоположность должно звучать немыслимой ересью. Это ведь равносильно тому, что сказать: пришли евреи в Египет избранным народом Божим, а на выходе из него Господь не признал свой народ – ибо столетия рабства сделали его совсем другим, например, татарским народом. ПРОВЕРКА ПРАВЯЩЕГО СТЕРЕОТИПА

На деле, однако, выглядело все прямо противоположным образом. А именно старый киевский симбиоз не только не был сломлен монгольским рабством, он укрепился, обретя уже не просто договорную, но отчетливо политическую форму. Бывшие вольные дружинники и бояре-советники превратились в аристократию постмонгольской Руси, в её правительственный класс. Образуется, по словам Ключевского, “абсолютная монархия, но с аристократическим правительственным персоналом”. Появляется “правительственный класс с аристократической организацией, которую признавала сама власть”. (51)

В книге мы, разумеется, обсудим эту ключевую тему очень подробно. Сейчас скажем лишь, что княжеский двор в домонгольские времена устроен был куда примитивнее. Там, как мы помним, были либо холопы, либо вольные дружинники. Причем, именно холопы управляли хозяйством князя, т.е., как бы парадоксально это сегодня ни звучало, исполняли роль правительственного класса. Делом дружинников было воевать. В принятии политических решений участвовали они лишь, так сказать, ногами. Если их не устраивал сеньор с патерналистскими замашками, они от него “отъезжали”. Теперь, однако, когда право свободного отъезда себя исчерпало, обрели они взамен право гораздо более ценное – законодательствовать вместе с великим князем. Они стали, по сути, соправителями нового государства. Иными словами, вышли из своего Египта русские еще более европейским народом, чем вошли в него.

Уже в XIV веке первый победитель татар Дмитрий Донской говорил перед смертью своим боярам: “Я родился перед вами, при вас вырос, с вами княжил, воевал вместе с вами на многие страны и низложил поганых”. Он завещал своим сыновьям: “Слушайтесь бояр, без их воли ничего не делайте”. (52) Долгий путь был от этого предсмертного княжеского наказа до статьи 98 Судебника 1550 года. Два столетия понадобилось вольным княжеским дружинникам и боярам-советникам, чтобы его пройти. Но справились они с этим, если верить Ключевскому, более чем успешно.

Тогда Россия, как и сейчас, была на перепутье. Дальше дело могло развиваться по-разному. Могла победить договорная традиция Руси, маргинализуя свою патерналистскую соперницу, и вылившись в конце концов в полноформатную Конституцию. Ту самую, между прочем, что два поколения спустя безуспешно предложил стране Михаил Салтыков. Сохранилась, конечно, и традиция патерналистская. Более того, могла она, опираясь на интересы самой мощной и богатой корпорации тогдашней Москвы, церкви, попытаться повернуть историю вспять. Для этого, впрочем, понадобился бы государственный переворот, коренная ломка существующего строя. Говоря языком К.Н. Леонтьева, “Россия должна была совершенно сорваться с европейских рельсов”.

Так на беду и случилось. Переворот произошел и, как следовало ожидать, вылился он в тотальный террор самодержавной революции. Как ничто иное, доказывает этот террор мощь европейской традиции в тогдашней России. Зачем иначе понадобилось бы для установления патерналистского самодержавия поголовно вырезать всю тогдашнюю элиту страны, уничтожить её лучшие административные и военные кадры, практически весь, накопленный за европейское столетие, интеллектуальный и политический потенциал России?

В ходе этой первой своей цивилизационной катастрофы страна, как и в 1917-м, внезапно утратила европейскую идентичность. С той, впрочем, разницей, что эта первая катастрофа была еще страшнее большевистской. Ибо погибала в ней – при свете пожарищ опричной войны против своего народа -- доимперская, докрепостническая, досамодержавная Россия.