Хуже, однако, что теряют в этом случае смысл не одна лишь метафора Лотмана, но и все бурные баталии, потрясавшие российскую историографию в ХХ столетии – как в самой России, так и на Западе. Не отвечают они на этот роковой вопрос главным образом, как я понимаю, по трем причинам.
Во-первых, ответить на него можно лишь с точки зрения долгой ретроспективы, longue duree, как называют её французы. Ведь «выпадения» России из Европы начались почти восемнадцать поколений назад, в 1565 году – вместе с тотальным террором, впервые пришедшим тогда на русскую землю, с крестьянским рабством и самодержавием. А при узкой специализации нынешних историков найти компетентных специалистов, которые отважились бы судить о каждом выборе истории-странницы, как в XVI веке, так и в XIX и в XX, представляет известные трудности.
Во-вторых, чтобы ответить на наш вопрос, нужно очень подробно разобраться в истории каждого из «выпадений» России из Европы, объяснить их происхождение, их смысл и последствия. Между тем, сколько я знаю, первая попытка это сделать выпала на долю моей трилогии «Россия и Европа. 1462-1921», которую пока лишь обещает выпустить в свет в 2005-2006 гг. Объединенное гуманитарное издательство.
В-третьих, наконец, -- и это, наверное, самое важное – многие историки просто не видели нужды разбираться с лотмановскими «перекрестками». Не верили, что Россия и впрямь время от времени «выпадала» из Европы. Одни (я называю их «деспотистами») не делали этого потому, что русская история представлялась им сплошным «выпадением» из Европы. Для Карла Виттфогеля, например, Россия была лишь продолжением чингизханской евразийской империи, для Альфреда Тойнби -- ответвлением византийской культуры, для Ричарда Пайпса чем-то вроде эллинистического Египта, во всех случаях, однако, разновидностью восточного деспотизма. И постольку, считают «деспотисты», никаких «перекрестков» в русской истории просто не могло быть.