Зачем убили Сталина? Преступление века

«Многоуважаемый Лаврентий Павлович!

Обращаюсь к Вам с просьбой принять и выслушать меня. Я хочу с Вами говорить о Довженко. Создавшаяся ситуация вокруг этого человека, не дающая возможности работать, ухудшается с каждым днем. У него был второй инфаркт и жить осталось, очевидно, считаное время (Довженко умер 25.11.56 г. — С.К.). Сейчас Довженко находится на трассе Запорожье — Каховка. Работает над сценарием.

Прошу простить меня за беспокойство. Хочу заверить Вас в крайней необходимости этого письма.

Ю. Солнцева

20-го августа 51 г.

телеф. Г1-18-39».

У заместителя Председателя Совета Министров СССР, председателя Специального Комитета Л. П. Берии тогда (как, впрочем, и всю его послевоенную жизнь) хватало хлопот с крупными народнохозяйственными проблемами, с «атомными» и ракетными делами… В разгаре были работы по системе ПВО Москвы «Беркут»… Так что лично встречаться с женой Довженко у него времени не было, да и что лично Берия мог? Однако то, что он мог, он сделал: через своего помощника по Совету Министров Б. Людвигова переслал 27 августа 1951 года письмо Солнцевой заведующему Отделом художественной литературы и искусства ЦК B. C. Кружкову и поручил Людвигову договориться о приеме Солнцевой в ЦК.

В своей «епархии» Берия имел обыкновение назначать точные контрольные сроки, но в ЦК он не распоряжался, и «бумага» двигалась неспешно. Письмо Солнцевой было зарегистрировано в Техническом секретариате Оргбюро ЦК 28 августа 1951 года, однако автора выслушали только в октябре.

24 октября 1951 года B. C. Кружков докладывал об этом Суслову, ссылаясь на договоренность «с секретариатом тов. Берия». Кружков также сообщал, что министр кинематографии Большаков «имеет в виду вызвать т. Довженко на беседу, проявить большое внимание к его творческой работе (через два месяца после мольбы жены! — С.К.) и постараться рассеять представления о какой-либо его дискриминации»…

Примеры Черкасова и Солнцевой вряд ли были единственными — просто их сегодня рассекретили хотя бы в малотиражных сборниках документов. Но уже эти примеры поражают! Ведь Черкасов и Солнцева почти одновременно обратились к Берии независимо друг от друга, не сговариваясь! Выходит, именно у Берии была репутация человека внимательного, обязательного, чуткого и справедливого? И что тогда остается от образа «монстра» и «палача»?

Но, не создав такой образ, сложно записать Берию в отравители Сталина. А не свалив смерть Сталина на Берию, не уйдешь от скользкого вопроса: «А кто же тогда, если это — не Берия? И зачем?»

Так что и этой, вполне рациональной — кое для кого — причиной объясняется тщательное распространение всяческих гнусностей о Берии в течение десятилетий.

А реальный Берия даже драповый отрез, выданный ему на наркомовскую шинель, за вычетом той материи, которая нужна была для пошива одной шинели, отдавал коллегам.

ВРЯД ЛИ Сталин был об этой стороне натуры Берии хорошо осведомлен — каждый день у обоих был настолько загружен, что основным был вопрос работоспособности и компетентности, а не гуманизма, чисто деловых, а не личностных, качеств. Сам же Берия выглядеть перед Сталиным лучше, чем он есть, явно не пытался — вопреки заявлениям его хулителей.

В этом смысле показательно и интересно, какую статью дал Берия в «Правду» к 70-летию Сталина. Напомню, что 21 декабря 1949 года «Правда» опубликовала посвященные Сталину статьи Молотова, Берии, Ворошилова, Микояна, Кагановича, Булганина, Андреева, Хрущева, Косыгина, Шверника, Шкирятова и Поскребышева.

Так вот, любопытная деталь… Несмотря на то, что Ленин во всех статьях упоминался, естественно, не раз, лишь Берия, которого «продвинутые» «историки» представляют пресмыкающимся перед Сталиным, ясно провел в своей статье мысль о приоритете Ленина, справедливо отводя Сталину роль великого продолжателя дела Ленина. Об этом Берия заявил сразу, начав статью так:

«После великого Ленина в мире не было и нет имени, столь близкого сердцам миллионов трудящихся, как имя великого вождя Сталина…

<…>

Из всех современников Ленина никто не смог полно, как Сталин, понять и оценить величие Ленина…»

Эта же мысль — проходящая, повторяю, через всю статью красной нитью — присутствовала и в конце: