Зачем?

- А интересно, почему у меня нету никаких таких осложнений? До ветру хожу по-прежнему, плачу вволю, ногти стригу, летать не научилась, чужих мыслей не читаю. Живу как жила, только повеселее. Даже Федька изменился, вон - смотрите, опять на свою клумбу понёсся! Ой, умора! Ну а я - ничегошеньки! Может, я выздоровела?

- А ты палец порежь и проверь, - тихонько посоветовала ей прозрачная птица своим ангельским, перламутровым голосом.

Дуня послушно взяла острейший столовый нож и резанула. Кровь брызнула, рана затянулась: на исследование ушло пять секунд.

- Проверила, - вздохнула Дуня, вытирая тряпкой пол. - Ну и как это всё понимать?

- Дунь, а Дунь, а вы со своей красной птицей о чём беседовали в эти дни? Если не секрет, - попросил Васька, умилявшийся Дуниному загадочно-счастливому выражению лица, установившемуся с начала бесед с красной птицей.

- Ох, да что уж теперь!.. Не секрет. Ой, хоть бы не улетела! Про любовь мы, Васенька, про любовь беседовали. Ты ещё не знаешь таких дел, а в моём возрасте про такую любовь даже побеседовать - подарок! - Дуня погладила свою птицу, скромно помалкивавшую на плече хозяйки.

- То есть про телесную, к мужчине? - уточнил вундеркинд.

- К мужчинам. Многим. Я словно... ой, да ты меня не путай, тебе рано про такое! - отмахнулась зардевшаяся Дуня.

- Да нет, нормально, - успокоил её Васька. - Я же всё могу узнать, увидеть, услышать, если захочу. Это я так, из деликатности спросил вслух.

Пока бессмертные трепались про любовь в деревенском доме под Костромой, смертные выступали про погоду по московскому телевизору, обещали такой же ливень.

- Неправда, - обронил Васька, прослушав прогноз. - Будет солнечно. По меньшей мере полдня.

- Ты и про погоду знаешь? - восхитилась Дуня.

- Я знаю, что минут через пятнадцать нам уходить надо. То есть лучше сначала ногами, а лететь только в крайнем случае, - вслушиваясь в себя, вещал Васька.

- Да, - тихонько подтвердила его прозрачная подруга. - Но я полечу сама, без вас. Так надо.

Иван Иванович с мукой всего сердца посмотрел на неё, душу Марии: любовь пронизывала каждую молекулу его существа, томление, надежда, отчаяние - всё соединилось и спеклось, и больно было до духоты. Никогда ещё не любил он свою жену так полно, счастливо и безнадежно. Только теперь, когда он узнал, что другой человек на самом деле свободен, как птица, - только теперь он что-то понял в любви. Понимание пробиралось в него с хрустом, с чудовищным нажимом на все его былые мнения, на всё устоявшееся, мирское, обычное. Он с негодованием вспомнил, что долго-долго был важной птицей; теперь он вспомнил это своё многолетнее чувство: я - учёный, ты - жена, я - человек, ты - женщина. Раньше это было безотчётно, как само собой. Наверняка и Мария чувствовала его высокомерие, не проявлявшееся ни в чём, кроме деталей быта и покровительственных взглядов. И она подыгрывала ему в этом: прикидывалась директором очень учёного института, всячески подчёркивая свои организаторские способности и подшучивая над научными. Она была ему хорошей, самоотверженной женой, а он принимал это как должное, потому что гордился собой, в своей науке продвинутым и великим. Какой же путь надо было, оказывается, пройти, чтобы из-под окаменелостей предрассудков выбить каплю живой воды, полюбить ближнего, как самого себя! О Боже! Какое постыдное опоздание!

- Ты чувствуешь, что я чувствую? - робко спросил он у птицы.

- Да...

Она вдруг встрепенулась вся, вытянула шею, посмотрела по сторонам, словно выбирая путь, взмахнула прозрачно-перламутровыми крылами, вылетела через окно и исчезла в толще ливневой тучи.

- Потерпи, сынок. - Иван Иванович погладил сына по опустевшему плечу. - Я думаю, и ты узнал любовь, и тоже сначала было больно, да?

- Да, - вздохнул Васька. - Я теперь с наслаждением говорю ей мама... Даже представить нельзя, какими болванами, пнями бесчувственными, вообще дубьём были мы всего какой-то год назад!

- Не то слово, - вдруг подала голос зелёная птица, самая молчаливая. Она вообще несколько дней не говорила. Только дремала или чистила изумрудные пёрышки.

- Ну давай же, признавайся наконец: ты-то кто такая? - нетерпеливо воскликнул Васька. - Ты полетишь с нами? И вообще - что ты означаешь?

- Я - душа Михаила, учёного, который придумал препарат бессмертия... - шёпотом призналась птица и перелетела с плеча Ивана Ивановича на верхнюю деку больших настенных часов.

Васька с отцом рванулись к её нежной шейке, но, опомнившись, опустили сжатые кулаки.

- Понятно, почему ты на мне сидела, - сказал Ужов. - Меня ж в бумаги записали как изобретателя. Коллега! Оказывается, вот кто виноват. А я тебя поначалу совсем не раскусил!

- Я в худшем положении, чем вы оба, не беспокойся! - утешила Ужовых изумрудная красавица. - Меня уже совсем нету на Земле. Я выпил антивакцину...

- Так она всё-таки есть? - громко закричали все. Даже Федька прибежал с работы, с вопросом на лице.