Задиры

Мы с шофером все еще не познакомились, хотя то, как мы совершали извечный танец труда, давало нам какое-то представление друг о друге. В самый разгар работы шофер вдруг нашел момент, чтобы назвать свое имя, и спросил мое. Я лет на десять моложе его, и, сделав, наверное, скидку на мою незрелость, он ни слова не отпустил насчет моих длинных волос. К тому же я таскал по восемь ящиков против его шести (маленькая дань тому, что везти их будет он). Этот шофер уже бывал здесь, и кое-кто стал было припоминать к слову что-то с ним связанное. Но даже если шофер и не имел к этим историям никакого прямого отношения, все равно обращались к нему, будто считали, что лучше помянуть добрым словом шоферов вообще, если уж нечего сказать именно о нем.

Грузовик был перенагружен ящиками, как пчелиная матка яйцами, а мы все продолжали запихивать туда картонки, но грузовик уже изнемогал.

— Послушай, парень, а кто здесь работает в кафетерии? Мужчина или женщина? — спрашивает меня шофер.

Я отвечаю, что женщина, но таким сокрушенным тоном, что сразу ясно — мол, какая она там женщина. Обычно так говорит охотник о своей собаке, которая, потеряв однажды нюх, стала никуда не годной. Обсудив кое-что еще, мы продолжаем делиться всякими жизненными наблюдениями. Наши голоса глухо звенят в плотном и неподвижном воздухе холодильной камеры, в то время как мы грузим замороженный хек.

— Здесь не очень-то настрогаешь денег, — говорит Сэмми. — А хорошо бы. Чтобы банкноты, как стружка, снимались, а монеты опилками сыпались.

Сардж тоже болтал как заведенный. Короткие запыхавшиеся фразы наскакивали друг на друга, обрывались, а потом с какого-нибудь места снова приходили в порядок и как-то впопыхах заканчивались. Сардж рассказал об одном старике, который покупал поношенные носки, чем трепаней, тем лучше, и запихивал себе в рот. При этом Сардж проделывал такие движения, как будто ловил ртом орехи. От шофера мы услышали об одном приятеле, который и в непогоду был готов прошагать не одну милю пешком, если знал, что его ждет хорошая бабенка. А Сардж, казалось, пускает пузыри, так он, захлебываясь, рассказывал об одной девице, которую пришлось забрать из школы, потому что она любила раздеваться в классе.

— У нее цыци! — Сардж похлопывал себя по груди, как будто высушивал на себе мокрую рубашку. — Два бугра. Во!

Он ловко вихлял своими тремя сотнями фунтов в тесноте камеры, как будто подставлял свой живот под струю пожарного крана. Машины грузят обыкновенные люди, ну и мы тоже обыкновенные.

Кто первый увидел? У меня за спиной, там, где стоял упаковочный стол, кто-то спокойно сказал: «Это что, личинки?» В ответ Липпи проговорила, как радиостанция, которую глушат, «Кккхаяшшхадость», и отшвырнула от себя что-то.

Это был плохой день для упаковщиков: с контроля то и дело возвращали забракованные коробки. Все из-за того, что омары шли то слишком большие, то слишком маленькие. Очень трудно подобрать нужный вес. Контрольный автомат допускал погрешность у четырех омаров до 6,8 унции. Это несложное требование, его легко соблюдать, если поступают шейки разных размеров, а тут все время одинаковые, и это мешало нормальному отбору. Если так будет продолжаться и дальше, то популяции 6,8-унциевых коробок с африканскими омарами вымрут, исчезнут с лица земли. Упаковки беспрерывно возвращались назад. Их раскрывали, снова наполняли и отправляли обратно. Этого было вполне достаточно, чтобы превратить нынешний день в такое же мучение, как и вчерашний, когда пришлось перепаковывать целую партию омаров, и они оттаяли. То же самое будет и сегодня.

— Смотрите! — по-девчоночьи взвизгнула Кэси. — Тут и вправду личинки.

Она показала нежно-голубую коробку, в которой виднелся червячок, ползший по одной из стенок, как альпинист по отвесной скале.

Укладчики отодвинули кучу омарьих шеек, и на крышке стола из нержавеющей стали оказалось с десяток личинок. Личинки! На блестящей серебристой поверхности они выглядели зернышками риса. А выгибались, словно детские пальчики.

— Это ведь из тех, которые мы распаковывали! — вскричала Кэси, держа почти совсем оттаявшего омара, который свисал с ее руки, как человек, упавший на колючую проволоку. — Я говорила Доминику, что это добром не кончится, но он все хотел с ними побыстрее разделаться.

Кэси торжествовала, что оказалась права, когда ругалась с мастером. Личинки в омарах. Это не шутка!